Война не Мир - стр. 8
Художник приносит мне кофе.
(Примерно через полгода после того четверга я посмотрю про крыс в интернете. Согласно множеству найденных ссылок, крысиная экзекуция окажется довольно известной. В народе ее называют «крысоед» или «крысиный король». Основное преимущество казни ― дешевизна, особенно, если нужно уничтожить большую колонию крыс).
Художник, не спеша, обводит увеличенный нос заказчицы на мониторе и рассказывает о том, как призывники после проводов в армию отправляются на срочную службу.
― Молодые солдаты, ― говорит он, ― напиваются в поезде и блюют.
Художник передвигает фотографию на мониторе и обводит ухо. Я понимаю, что рассказ о службе, начатый с крыс, уже никак не будет жизнеутверждающим и, глядя в большое бежевое ухо на экране компьютера, пытаюсь настроиться на волну.
― Блевать в поезде это плохо, ― поучительно говорит мне художник и кладет ногу на ногу, ― но ребята блюют не от того, что они хулиганы. Им просто страшно.
У художника приятный южно-русский акцент. Говоря о солдатах, которым страшно, он медленно ерошит волосы ― как это делают персонажи Диснея перед тем, как сморозить что-то серьезное ― например, про мужскую дружбу. Я слышала, что многие считают армию ключевым периодом в жизни мужчины.
― Что?
― Нет, я ничего не сказала, ― я отрицательно трясу головой.
― Им страшно, ― повторяет художник, качая ногой.
― Почему? ― спрашиваю я и неуверенно затыкаюсь, хотя это не праздный вопрос.
Мое дело записывать, но о срочной службе я знаю только очень общие вещи ― перловую кашу, таблетки от эрекции, альбом дембеля и дедовщину. Я могу только представить, из чего состоит страх солдата.
― Почему? ― повторяю я и мне самой не понятно мое любопытство.
Художник смотрит на меня без эмоций. Я уже немного привыкла к тому, что у профи особый взгляд на натуру. Он не сравнивает, он смотрит. Обычный человек, ориентируясь в обстановке, сравнивает предметы ― он сличает их с когнитивными моделями и готовыми культурными образцами и выносит свою оценку: ага, тупой журналист, не кондиция. Профи просто слышит вопрос «почему?». Он кивает и объясняет.
― Солдатам страшно, потому что они не знают, куда попадут.
Я мысленно пожимаю плечами, хотя обычно верю всему, что мне говорят в интервью.
Один мужской журнал как-то напечатал неплохую статью о страхе. В качестве примера в статье был описан эксперимент на мышах. Сначала в мышиную клетку кидали змею. Змея немного охотилась, и ее забирали. На следующий день в клетку мышам кидали веревку. Увидев простую веревку, мыши принимались визжать, истерить и в ужасе убиваться ап стены.
Таким образом, согласно очевидному, сначала нужно познать опасность, и только потом возникает страх, который заставляет реагировать неадекватно, например, кидаться на стены или блевать в поездах. Но, возможно, призывники более продвинутые существа, чем мыши. Вместо логичного хода эмоций, они испытывают страх неизвестности ― то есть эмоцию, которой, как видно, не бывает в природе.
― К страху невозможно привыкнуть, ― говорит художник.
Я согласно киваю и мимоходом думаю об эффекте веревки и его влиянии на восприятие актуальной реальности.
На самом деле, думаю я, призывники не могут не знать, куда попадут. Насколько я помню, дедовщина, суицид караульным оружием и прочие ужасы, породившие комитеты солдатских матерей, стали темой СМИ еще в конце 80-х годов, и уже тогда армейские кошмары не были новостью. В истории каждой страны, наверное, есть времена, когда гражданам сложно удивиться плохим новостям ― зло привычно петляет между шеями и не затягивается только потому что кто-то должен присутствовать на политинформации…