Война - стр. 16
Неизвестно, кому адресовалось диковинное послание (ведь в трактире не было ни души), но хитренькие глазки некроманта смотрели на Дарка, не присутствующего в самом кошмаре, а лишь взиравшего на него со стороны. Затем видение быстро расплылось и померкло. Перед глазами спящего моррона возникла лишь пугающая чернотой пустота.
В лесу не слышно, как поют поутру петухи, а из-за высоких деревьев не видно, как величественно поднимается над горизонтом солнце, однако те, кто провел среди тенистых дубрав, непроходимых оврагов да диких чащ долгие месяцы или даже годы, как-то умудряются точно определять время и редко просыпают рассвет.
Едва ночное видение покинуло голову Дарка, как он тут же открыл глаза и сразу понял, что только что зарождающийся новый день не окажется из числа безоблачных да легких. Штопаный-перештопаный тент его походного шатра едва колебался под дуновением прохладного, утреннего ветерка, да и солнечный свет был еще слишком слабым, чтобы пробиться внутрь и помешать сну благородного рыцаря. Солдаты же его небольшого, но отменно сплоченного и очень неплохо обученного отряда слишком уважали своего командира, чтобы потревожить его ночной отдых вероломным вторжением с дурными вестями или даже громкими разговорами вблизи от его походных покоев. В округе было тихо, но Аламез все равно почувствовал, что на лесной стоянке что-то происходит. У моррона внезапно возникло предчувствие нависшей над ним и его воинами беды.
Хоть посетивший Аламеза этой ночью сон казался более чем странным и даже в какой-то степени был достоин, чтобы над отдельными видениями из него немного поразмыслить, но хлопоты наяву были куда важнее и поспешнее, чем толкование призрачных грез. К тому же, вполне вероятно, грез вовсе не вещих, а всего лишь навеянных сомнительной свежестью испитого на ночь вина. Решив пока не утруждать свою не совсем отошедшую от дремы голову размышлениями над ночными образами, Аламез быстро поднялся с медвежьей шкуры, уже вторую неделю подряд заменявшей ему ложе, и, взяв в руки ножны с мечом, направился к выходу из шатра.
С тех пор как началась война, моррон еще ни разу не снимал на ночь нательных одежд и нижних доспехов, да и солдатам своим настоятельно рекомендовал не стаскивать перед отходом ко сну кольчуг да курток со взопревших за день тел. Исключение составляли лишь самые тяжелые, верхние доспехи: кирасы, наплечники, наручи, шлемы. Остальные же части боевого облачения – кольчуги, стальные вороты, толстые кожаные куртки да сапоги – были всегда с ними неразлучны. Они как будто срослись с обильно покрытой выделениями кожей грязнуль-хозяев. И что бы ни говорили походные лекари (к счастью, к отряду Дарка не прибилось ни одного целителя) и как бы ни занудствовали прочие эскулапы, разглагольствуя о вреде нечистоплотного образа жизни для завшивевшего в походных условиях воинства, но рыцарь и его верные соратники были твердо убеждены, что уж лучше чесаться ночью и днем, покрыться отвратной россыпью прыщей, стать ходячей фермой для мелких нательных паразитов, чем потратить одну-единственную лишнюю минуту на сборы во время ночной тревоги.
За время перехода от стен пограничного Кенерварда до Удбиша небольшой отряд герканцев, состоящий в основном из отбитых у шеварийских конвоиров пленных, двигался чрезвычайно осторожно, преимущественно по болотным топям и трудно проходимым, не изведанным даже местными жителями дремучим чащам, но тем не менее трижды подвергался ночным нападениям. Два раза за их головами неудачно попытался поохотиться заскучавший в глубоком тылу наемный сброд из рыцарских отрядов, а однажды на них напало сборное ополчение из жителей пяти окрестных деревень. Обычно маловоинственные и благоразумно не сующие перепачканные навозом носы в дела ратной страды труженики полей, зодчие огородных изгородей перепутали пробирающихся к шеварийской столице герканцев с соотечественниками-дезертирами, за день до того изрядно опустошившими общинные амбары. Трижды отряд отбивал ночные атаки, отделываясь минимальными потерями, и все благодаря тому, что заспанные солдаты встречали вероломных врагов с оружием, которое лежало всегда под рукой иль головой, и далеко не сверкая портками.