Восвояси - стр. 3
К середине лета палящее солнце до последней травинки выжгло степь. А долина реки Илек продолжала зеленеть оазисом жизни: готовая утолить жажду, подарить прохладу и накормить как людей, так и их многочисленные караваны верблюдов, табуны лошадей, стада коров и отары овец.
У истока реки, на крутой извилине, напротив длинных и порой высоких белых известняковых склонов раскинулось село Аккемер. Его название легко объяснимо.
В старину, пригнавшие на это место из степи свой скот на водопой кочевники, глядя из-под ладони на череду круч, до боли в глазах сияющие на солнце своей белизной, восхищенно твердили:
– Ақ кемер! – что в переводе с тюркского означает – белый пояс…
Вот уже которые сутки подряд стояли безветрие и невыносимая жара. Спозаранку, не успев еще толком проснуться, босоногие сельские ребятишки убегали на речку. Благо, там сплошь и рядом из-под земли бьют ледяной воды родники.
Обычная для этих мест и этого времени года погода задолго до полудня загнала жаждущих тени и прохлады немногочисленных сельчан в самые укромные уголки жилищ. Были и такие, кто прятался от жары в глубоких погребах.
Придавленный зноем Аккемер обезлюдел и сейчас напоминал знакомое нам по вестерн фильмам заброшенное и опустевшее поселение. По улицам действительно гоняли сухие кусты перекати поле.
Лавируя между этими шарами, практически сливаясь со цветом утрамбованных песка и глины грунтовой поселковой дороги, тенью промелькнула рыжая кошка. Она спешила в сторону одиноко стоящего на пустыре выложенного из силикатного кирпича дома. Слева от животного осталось здание железнодорожного вокзала и прилегающий к нему круглой формы сад. Справа располагался древний зират[1] мусульман. Высокие небесного цвета купола надгробий, многочисленные каменные ствольные стелы и мемориальные ограды виднелись издалека.
В надежде уловить свежий бриз, двери дома стояли нараспашку. Но своевольная кошка забралась внутрь через открытую форточку.
Рыжим пятном она застыла на широком, окрашенном голубой краской, деревянном подоконнике. Боком прислонившись к ржавой банке, из которой торчал полузасохший бледно зеленый столетник, кошка навострила уши.
Из глубины комнаты доносились болезненные человеческие стоны. Домашнее животное жалобно мяукнуло в ответ.
Застоявшийся воздух пропах смесью карболки и корвалола. В правом углу помещения, под висящем на стене гобеленом с изображением пятерых оленей у водопоя, на железной кровати тяжело и в болях умирала средних лет женщина. Длинные смолистого цвета волосы веером разбросало по белоснежной наволочке подушки. На сморщенном лбу умирающей выступали крупные капли пота. Часть их, как только лицо страдалицы в судорогах передергивалось от очередного приступа боли, ручьем стекала в глубокие коричнево-лиловые впадины ее глаз, а потом дальше – на темную поверхность впавших щек. Загорелой окраски кожа казашки по ободу скул казалась вылинявшей. Истощенная и сухая, почти прозрачная, она была не в состоянии скрывать цвет выпирающих костей.
При всем при этом, зримая печать кончины не могла полностью омрачить доброе выражение лица с открытым, чистым взглядом выцветших от многих лет глаз.
У изголовья, на табуретке, осторожно придерживая руку больной в своей, сгорбившись сидела старушка, лет восьмидесяти с лишним. Она периодически протирала вафельным полотенцем вспотевшие лоб и лицо лежащей в кровати.