Размер шрифта

Воспитание циника - стр. 3

Раньше я был прост.

На любой вопрос

Не отвечал всерьез и никогда не заходил в тупик.

Я был молодой.

Я жил с самим собой.

Был утонченный эстет, а стал – настоящий мужик.

Я пью пиво утром,

Работаю на химзаводе,

Смотрю ежедневно цветной телевизор,

Женат.

Коплю на машину,

Воспитываю наркомана,

Таскаю по улице злого бульдога – и дни мои быстро летят.

И мой сын тоже прост,

Хотя и не пошел в рост

И доводит до бесчувствия свою ненормальную мать.

Ему пятнадцатый год,

Он много курит и пьет,

Но в сложной ситуации может за себя постоять.

Он будет пить пиво утром,

Работать на химзаводе,

Смотреть ежедневно цветной телевизор,

Раз в год за границу летать.

Женится,

Купит машину,

Будет растить наркомана,

Таскать по улице злого бульдога…

И все повторится опять.

Дальше вступал хор:

Настоящий мужи-и-ик…

Наконец нога поджила, наступил август, и я приковылял в институт – начались вступительные экзамены.

Первый – «творческий этюд» – сошел для меня благополучно, а на втором, на изложении, чуть не произошла катастрофа. Чтобы понять, почему я едва не срезался, нужно немного углубиться в мою биографию.

Я рос болезненным мальчиком, вечно под опекой мамы, не спускавшей с меня настороженно-влюбленного взгляда. Подросши и уже самостоятельно гуляя во дворе, каждые пятнадцать минут я должен был выбегать из-под деревьев на мамин крик – она громко, по имени звала меня с балкона. Контроль был тотальным. А там, где мама не могла сама присмотреть за мной, она просила об этом других. О, сколько драгоценных конфетных коробок было роздано учителям в школе! Зимой меня кутали, кажется, во все, что только оказывалось под рукой. Под штанишки надевались аж две пары теплых детских колготок, а под меховую шапку – пуховый бабушкин платок. Летом зорко берегли меня от сквозняков, активного солнца и немытых яблок. Но все же я ухитрялся наносить себе ущерб – прищемленные дверями пальцы, разбитые об асфальт коленки, проглоченные шарикоподшипники, кашель и насморк были верными спутниками моего, в общем-то, вполне счастливого советского детства. И странно: чем плотнее меня опекали, тем упрямее становился я, тем все более непримиримые формы принимало мое неповиновение. Колготки и подштанники снимались в школьном туалете, платок срывался с головы, как только я сворачивал за угол дома. Причесанные в парикмахерской волосы тут же взлохмачивались всей пятерней, а калорийный домашний обед тайком смывался в унитаз. Более серьезными были метаморфозы внутреннего «я»: видя, как с него сдувают пылинки, бузотер во мне негодовал, но в то же время чувствовал свою особость, исключительность. Годам к пятнадцати маме стало совершенно ясно, что я – подозрительная личность, себе на уме, опасный мечтатель и потенциальный маньяк.

В действительности мне никого не хотелось мучить. Более того, я всегда держался в стороне от тех детей, что любят ловить голубей и отрывать крылышки мухам. Я вообще старался иметь как можно меньше дел с кем бы то ни было и начал исподволь презирать окружающих. Отчуждение и замкнутость искали какого-то выхода и, наконец, выплеснулись в первые же сочиненные мною стихи:

Жизнь кузнечика калечит,

Ведь кузнечик – донжуан.

Только бог его полечит

И отпустит в свой карман.

В этом маленьком кармане

Встретит он своих подруг

Страница 3

На следующую страницу