Воспитание чувств - стр. 18
семьи.
Дома: рассказал, как Роман отложил меня в долгий ящик и пригласил работать старшим братом. Я буду получать пять долларов в день, зарплата в конце каждого месяца, как у водителя и домработницы.
Папе кажется, что я завожу неподходящие знакомства. Ему кажется, что Роман идиот – нанимать брата. Маме кажется, что за несовершеннолетнего должны договариваться его родители, потому что ребенок (я) не на улице живет, а в семье. Было бы приятно, если бы мама сказала «молодец, что у тебя есть работа» или «я всегда в тебя верила», но маме кажется, что людям нельзя говорить хорошее, это их портит.
Ларка завидует, что у меня есть зарплата.
Завтра мой первый рабочий день.
В шляпе
Мой первый рабочий день (вторник, 11 октября) вошел в историю как «черный вторник»: в этот день произошел обвал рубля. Дома у нас была паника. С 3000 рублей за доллар курс взлетел до 4000, и в то утро отец сказал: «Это конец всего».
Чего – всего? Казалось бы, черный вторник не имел к нам никакого отношения: отец не занимался бизнесом, не играл на бирже (из нашей семьи любым игроком можно представить лишь Ларку). Но это был его личный крах: у него были деньги на черный день, 150 долларов, – все, что «осталось от бизнеса»; когда не на что было купить еду, он брал оттуда и потом возвращал обратно. Эти 150 долларов накануне зачем-то были переведены в рубли, и теперь, с обвалом рубля, наш золотой запас уменьшился на четверть. «Сейчас все подорожает… как мы будем жить?..»
Отец, подумав, принял решение, побежал в обменник купить доллары на оставшиеся рубли, но, выстояв очередь, передумал и вернулся домой еще более взвинченным: очередь обсуждала, что нужно срочно покупать доллары, доллары скоро закончатся, но может быть, и нет, и он решил еще посмотреть-подумать, все равно все пропало, все равно простые люди всегда в проигрыше.
…Без пяти минут три (мама сказала «опаздывать нельзя и приходить раньше нельзя») в мой первый рабочий день я вместе со своими методами воспитания (написал на бумажке, бумажка в кармане) звонил в звонок бывшего моего подъезда.
С нашего переезда всего-то прошло полгода (весна и лето), но все изменилось: в подъезд нельзя было войти, как прежде открыв дверь ногой, дверь была новая, стальная, с домофоном.
«Кто?» – спросил голос, я ответил: «Я… к Роману… Алексеевичу…» – «По какому вопросу?», я ответил: «Я на работу. Я… кран течет…» Не мог же я сказать: «Я тут работаю старшим братом».
В подъезде тот же спёртый запах, облупленные грязно-голубые стены, знакомые мне до каждой выбоины лестничные ступеньки, но справа от лестницы теперь была будка, небрежно сколоченная, немногим больше будки бульдога, – а в будке сидела (сюрприз!) моя учительница физики из старой школы на Фонтанке по прозвищу Материя. Любимая фраза «Всё, что есть во Вселенной, это материя», седой парик, всегда немного набок, любимый писатель Чехов, дочка-психолог (тоже работала в нашей школе).
Материя узнала меня, сказала: «У меня у дочки у ребенка…», как будто я потребовал объяснений, почему она тут, вместо того чтобы рассказывать в школе про материю. Из смущенного нагромождения родительных падежей было понятно, что ей неловко, что сидит она тут вынужденно. «Вынужденная посадка», – говорила баба Сима о том, что не хотелось делать, но пришлось, в данном случае это была самая настоящая