Воскрешение: Роман - стр. 82
– Класс, – сказала Атланта и от восторга слегка укусила его за мочку уха.
Он тогда подумал, что Атланте тоже хочется, чтобы это было настоящим приключением. Она ему уже пожаловалась, что дальше Тихвина и вообще стопом никогда не ездила. По сравнению с этим даже его убогие балты казались ей настоящим опытом. По дороге в Москву с поезда на поезд пересаживаться, конечно же, приходилось, но настоящее удовольствие это, похоже, доставляло в основном Атланте, которая продолжала жаловаться на свою неопытность. А потом электричка вползла на Ленинградский вокзал, ухнула и остановилась. Здесь, на вокзале, было нечто, что почти всегда захватывало Митино воображение. Далеко не сразу он понял, в чем дело. Ленинградский был почти таким же, почти точной копией Николаевского, только немножко перестроенной внутри, с какой-то совковой облицовкой, и при этом он был совсем другим. Совсем недавно Мите вдруг пришло в голову, что на самом деле Ленинградский вокзал как зеркало из «Алисы»: почти такая же комната, а за ней совсем другой мир. Сейчас он прогнал эту телегу Атланте.
– Ну так типа прикольно, – ответила она. – И мы же уже прыгаем.
Подтянув лямки рюкзаков, огибая приезжих, командированных и дачников, они почти побежали по перрону в сторону метро. Неожиданно обнаружили, что начало смеркаться.
– Просто Африка какая-то, – удивленно сказала Атланта. – Июнь, а у них уже сумерки. Перевернутый полумесяц, блин. – А где мы вписываемся? – спросила она еще через пару минут.
– Что значит «мы»? – поинтересовался Митя и сразу же одернул себя.
Оказалось, что вписки в Москве у нее нет. А может, вписка и была, но сейчас она решила, что так прикольнее. У Мити родственников и знакомых в Москве было, конечно же, сравнительно много, включая дедушку и бабушку, родительских друзей, собственных детских знакомых и прочих цивилов. Но Атланте он решил об этом не сообщать. Все это было совсем не то; было даже как-то неловко начинать большую трассу со все той же знакомой и во всех направлениях исхоженной Москвы. Впрочем, совсем не у всех ленинградцев так было; многие Москву искренне презирали, с москвичами общались мало, и некоторые из их компании, наверное, сейчас действительно нуждались во вписках. Митя решил закосить под таких. Да и пара-тройка вариантов настоящих вписок у него была заготовлена заранее. Одной из них была мастерская художницы Святославы где-то недалеко от «Таганской»; как-то на Ротонде она звала у нее вписываться, оставила адрес, но не оставила телефона.
– У меня не закрывается, – обнадеживающе объяснила Святослава. С нее было прикольно начать, хотя запасные адреса и телефоны у Мити все же были.
На самом деле больше всего он побаивался столкнуться нос к носу с дедом, который бы, конечно, устроил ему разнос, вложив в него весь московский избыток неконтролируемых эмоций, как положительных, так и отрицательных, а потом стал бы звонить матери, которая была уверена, что он, Митя, на даче у друзей в Белоострове. И вот дальше этого момента Мите думать уже не хотелось. Дед, конечно, наорет, но потом напоит чаем, накормит плюшками и спросит, в чем же было дело и от чего он, Митя, сбежал, а вот мать, подумал Митя, ленинградская в худших наших проявлениях, и о подобном разговоре с ней лучше не думать. В этом смысле наличие Атланты показалось неожиданно многообещающим.