Воскрешение: Роман - стр. 79
– И что же тогда сейчас, если не эта застойная мерзость с невнятными потугами на реформы? – хмыкнула Ира.
– История, – ответил дед. – И история в масштабах едва ли не эпических.
– Натан Семенович, – твердо сказал Лева, – наша история только начинается.
Чем дольше Митя слушал этот спор, тем более неоднозначными становились его впечатления и чувства. Он привык к тому, что со своей почти бесконечной эрудицией и твердой ясностью мысли дед почти всегда оказывался правым, и особенно в вопросах, так или иначе касавшихся истории. Когда он начинал говорить, собеседники обычно замолкали. Но сейчас именно ход мысли деда, со всеми его цифрами, примерами, источниками, аргументами и сравнениями, казался устаревающим на глазах, а может, и безнадежно устаревшим. А как раз Левины еще отчетливо юношеские страсть и вера в свои слова звучали необыкновенно современно, даже если предположить, что в чем-то он действительно преувеличивал или перегибал планку. Но если Левка и ошибался в тех или иных фактических деталях, на его стороне была та абсолютная моральная правота, которая почти не нуждается в построении выверенной логической аргументации.
Мите казалось, что именно дедушке, как историку, это должно было быть так понятно, и было немного неловко за то, что он почему-то этого не видел. Левин идеализм был идеализмом высокого разлива, и снова, как в первые дни после Левиного приезда, Мите стало приятно, что его двоюродный брат именно такой. Митя снова подумал о том, что из них всех Лева, пожалуй, единственный, кто наделен очевидной сопричастностью Сфере стойкости, и еще о том, каково ощущать эту сильную и глубокую связь. Так что, когда дедушка позвонил вечером и сказал, что по разным причинам поселить у них Леву они с бабушкой, к сожалению, не смогут, Митя почувствовал за Левку острую обиду. «Хоть бы что придумали, – раздраженно подумал он. – Что за обоями поселилась мышь. Или что днем, как раз после их ухода, прорвало трубу и в комнате для гостей придется поднимать паркет».
Днем же, когда разговор начал постепенно угасать, а точнее, стало понятно, что никакого разговора толком не получилось, Митя попрощался с бабушкой и дедушкой и взялся проводить Левку до какого-то митинга, где должны были выступать его друзья по ДэЭсу. Ленинград Левка знал плохо. Они спустились в метро, доехали до «Невского проспекта», а потом довольно долго шли пешком, и Левка подозрительно осматривал прохожих.
– Ты подозреваешь кого-то конкретного? – спросил Митя.
– Агенты конторы есть всюду, – ответил Левка. – Это аксиома. Вопрос скорее в том, кого и что они вынюхивают конкретно сегодня.
Митинг оказался неожиданно большим и разнородным; это был один из первых митингов Народного фронта. Подойдя поближе, Митя увидел, что среди митингующих очень много интеллигентных лиц. С радостью и даже с некоторым удивлением он подумал о том, что в значительной степени это люди их круга. Он снова вспомнил об упрямом ретроградстве деда и опять немного расстроился. «Но он еще все поймет», – подумал Митя. Когда они подошли, очередной оратор закончил выступать, и ликующая толпа стала кричать.
– Мы хотим перемен! – скандировала толпа. – Долой партократию! Мы хотим перемен!
Крики толпы звучали почти что в такт.
Левка присоединился к крикам сразу, с убежденностью и счастливой страстью. Митя чуть подумал, оглянулся на Левку, ему стало перед Левкой неловко, и он начал кричать вместе со всеми, постепенно чувствуя растущее единство и со страстью толпы, и с этой счастливой, весенней надеждой на перемены. Митя замахал руками и закричал громче: