Воскрешение: Роман - стр. 63
В кружке же, или, как Катя его называла, «на курсах», перед Митей приоткрылось еще одно измерение цвета и формы. Вся их тысячелетняя история, вся пульсация начинающегося от их с Катей ног и уходящего в прошлое времени, история захватывающая и чудовищная, жестокая и благородная, ясная и туманная, так сложно определимая, изменчивая и на удивление многообразная, подступала к ним, но подступала не фактичностью отдельных событий, а самой глубиной скрытой за картинами жизни, приоткрывалась перед ними на досках и на холстах, привлекала взгляд и одновременно выставляла непреодолимую преграду чуждости ушедшего времени. Неожиданно для себя Митя впервые понял, чем же на самом деле занимается его папа, кроме того, что регулярно отсутствует дома и где-то что-то такое не очень понятное раскапывает. Это понимание показалось Мите очень важным. Он рассказал о нем Кате, но она только улыбнулась. Такое происходило часто; Мите хотелось, чтобы она отвечала, а она внимательно на него смотрела, слушала, было видно, что она следит за каждым сказанным словом, и тогда, когда казалось, что теперь настала ее очередь говорить, молча улыбалась. Тогда Митя рассказал обо всем этом деду; даже немножко пожаловался на Катино молчание.
– Конечно же, ты внук историка, – сказал дед и тоже улыбнулся. – Но ты не должен забывать и о том, что не преходит.
Как-то дед спросил про прогулы. Но, к некоторому удивлению деда, прогулов не было, ни одного. Митя пришел даже тогда, когда простудился и у него была официальная справка о том, что в школу можно не ходить; в школу он и не пошел. А в Русский музей пошел. Он явился красный как помидор, но, узнав, что у него температура за тридцать восемь, его выставили домой.
– Тебя проводить? – спросила Катя.
– Еще чего, – буркнул он довольно хмуро. Во-первых, уходить ему не хотелось; во-вторых, чувствовал он себя так себе.
Митя прошел мимо гардеробов, через небольшой холл с низким потолком, вышел из предназначенного для посетителей Русского музея правого бокового входа, пересек площадь, как обычно переглянувшись с молодым Пушкиным, и недовольно побрел в сторону метро «Гостиный двор»; до «Академической» надо было еще пересаживаться.
Катя позвонила поближе к вечеру.
– Ну как?
– Как что? – спросил Митя.
Катя замялась. Даже спросить, как он себя чувствует, она толком не умела. Митя почувствовал легкое злорадство. «Это тебе не про картины рассуждать», – подумал он. Хотя и благодарность, конечно; все равно было приятно.
– Надо срочно очухиваться, – объявил он.
– Хорошая идея.
– Мне тут сказали, – продолжил Митя, – что неформалы будут разбирать дом Пушкина на Мойке. Пойдешь?
– А что с ним? – спросила Катя.
– С Пушкиным? Умер. Точнее, застрелили.
– Прекрати. С домом.
– Гадючник. И свалка. Бардак в стране.
Катя задумалась.
– Ты знаешь, – сказала она, – я с неформалами не очень. Точнее, вообще никогда не общалась. Даже когда они сидят в переходах, они такие чужие. Наверное, я им не понравлюсь.
– Понравишься, – уверенно ответил Митя. – Я вас познакомлю. У меня приятель туда идет.
– Но если я буду там совсем чужой, ты не обидишься, если я уйду?
– Нет, что ты. – Ему даже стало неловко за нее. – Хотя на самом деле ты не можешь не понравиться.
Сказал и осекся; решил эту тему не развивать, а потом и вообще разговор свернул. Сам Митя неформалов знал плохо. Точнее, знал одного, который ему про планируемую расчистку дома на Мойке и рассказал. Это был его сосед по двору, из соседней парадной. У соседа было множество фенечек на обоих запястьях. Два-три раза в год Митя перекидывался с ним несколькими фразами. Так что все это получилось довольно случайно.