Восхождение язычника – 2 - стр. 15
Однако пара хороших ударов от Колояра заставила его поплыть, а Никита, ударивший следом, и вовсе вырубил бедолагу.
– Эй, – обернулся и прокричал дядька, – сюда идите.
Мы мигом оказались возле него, а они уже стаскивали Юстина с телеги.
– В общем, надо телегу чуть дальше прогнать, лошадь отпустить, справа будет речка, что в море течет, туда и столкнете телегу, хорошо? – Никита нас осмотрел.
Мы лишь кивнули и втроем полезли на телегу.
– Горисвет, ты с нами, Яромир с Володаром и вдвоем управятся.
Направил кобылу вперед прямо по дороге. Она шагала мерно, никуда не спеша, и спустя час мы увидели небольшую речушку, о которой и говорил Никита.
– Яромир, – отвлек меня Володар.
– Аюшки, – я обернулся к нему, а он шуровал в телеге.
– Здесь семь кувшинов вина, ну, жалко его топить, давай заберем.
– Жалко, но давай возьмем четыре, нам обратно пешком топать.
– Ну хорошо, – было видно, что братцу жаль бросать просто так вино.
Распрячь кобылу не составило труда, вот только она никуда уходить не собиралась, а, наоборот, всячески начала ластиться.
– Хорошая, ты хорошая, – я оглаживал ее морду, – тебе идти надо, ну что ты, старушка, сходи погуляй, – вот только у кобылы было свое мнение. Так что мне пришлось ее больно ударить по крупу, она заржала с какой-то обидой и отбежала от нас. Пока я занимался лошадью, Володар выложил приглянувшиеся ему кувшины.
Столкнул с братом телегу с дороги, и, когда она скатилась вниз, мне пришлось в неё впрягаться, берясь за оглобли, а Володару вставать сзади и толкать, через пару минут мы ее спихнули в пучину вод.
По пути к руинам мы с Володаром опорожнили один из кувшинов, вино было слабенькое и совсем не кислое, а главное, хорошо утоляло жажду.
– За что, господин мой? Я же вам верно служил, где же я вас подвел, – раздавался из руин испуганный голос Юстина.
Очнулась птичка и уже поет.
Повернув и зайдя, мы увидели, как родичи спокойно сидят возле стен, а Юстина подвесили за руки на выпирающий камень.
– Ты кому это рассказываешь, а, Юстин? Неужто я твою манеру изворачиваться не выучил, – вкрадчиво говорил Никита, крутя в руках нож.
– Эх, все скажу, все скажу, господин, но зачем так-то? – и Юстин обвел нас взглядом. – Неужто нельзя по-другому.
– Сказывай давай, – Никита уперся взглядом в Юстина.
– Грешен я, господин, грешен. Продавал втихую торговцам мимо вас персики, оливы и другие фрукты, что поместье приносило, я все деньги верну, все до монеты. Неужто надо было так, а, господин Никита?
– Не о том ты речёшь, Юстин, все извернуться хочешь, – и Никита покачал головой.
– Так я не понимаю, в каких грехах вы меня вините, я же предан вам был и всей вашей семье, аки пес, – у Юстина даже на лице выступили слезы.
– О грехах мне тут толкуешь, о вере вспомнил, а что же раньше не вспоминал о том же грехе прелюбодеяния, а, Юстин? – у Никиты играли желваки на лице, а голос был угрожающий. Было такое впечатление, что он еле держит себя в руках.
Вот только на секунду на лице Юстина промелькнуло понимание.
– Не знаю ничего, господин, о чем вы говорите. Ничего не знаю, я только верно вам служил, – заскулил управляющий.
– Я же тебя на куски резать буду, тварь, пока ответ не получу, пока ты в муках не сдохнешь, – начал бушевать Никита.
– Убийство – это грех, нельзя, нельзя, так в заповедях сказано, пощадите, господин, я ничего не знаю и не ведаю, – продолжал брехать Юстин.