Восходящие вихри ложных версий - стр. 25
– В театре? Позавчера? – переспросил Скалыга. – В театре сто лет не был. Честное пионерское, не пить мне до самой смерти.
И потянулся к бутылке.
– Не может быть! Да я уверен, что вас видел. Я ещё подойти хотел. В двенадцатом часу вы разве не в театре были?
– Не-не. Какой театр? Где я был позавчера?.. Дома сидел. Поужинал, телевизор… Спать потом завалился.
– В гостях у вас кто-то был? Друзья-то, говорю, не забывают?
– Не, никого не было. Какие друзья? Нужен – не нужен. И насколько нужен. Друзья там, в старой жизни. А сейчас… – Скалыга неохотно махнул кистью руки и скривился. – Если куда-то подставить, друг найдётся… Если жизнь отвергнет, за что зацепиться? Кирпич падает… Ему неоткуда упасть, а он всё равно… И – фотографии… Я же не сумасшедший, я-то знаю!
– Но Срезнев, думаю, вас не бросает в несчастье? Общее дело у вас, как-никак.
– Какое общее дело? – переспросил Скалыга, придерживая рюмку на уровне груди.
– Да фирма ваша, малое предприятие. Или вы уже товариществом с ограниченной ответственностью стали?
– Да, общее… – после паузы, вызванной технологическими причинами, ответил Скалыга. – Ответственность – ограниченная. Вброд… Где одному по… пуп, другой… И захлебнуться, знаете, можно. Я сам убрал фотографии, я же не псих. А радио? Я на диван, а оно – «лишь только спящему…» Что? Как? А? Ко мне Белькова, а дверь… неизвестно кто… И ещё – входите, говорит. А? Как? В чужую квартиру – пожалуйста, заявляет. Это как?
Скалыга повернулся к Тугарину и посмотрел на него протрезвевшими на миг глазами. Гвидон, не ведая, что метаморфоза с просветлением взгляда собеседника вызвана вспышкой отчаяния, поспешно увернулся, преувеличивая интерес к оседлавшим вершины коленей пылинкам.
Скалыга помолчал и шумно выдохнул:
– И ещё не всё… Но я знаю, откуда ветер… – добавил едва слышно.
– Откуда же?
– Я знаю! – мрачно изрёк Скалыга, и было ясно, что он упёрся в тупик отчуждения и одиночества – даже назад не сразу вытащишь.
– А со Срезневым у вас отношения, я так понял, натянутые? Проблемы какие-то есть? – выдержав паузу, заговорил Тугарин.
– Сколько угодно. По проблеме на каждую тыщу вложений… совместных. И ещё всякие…
– И какие же, если не секрет?
– Да. Вот именно – секрет. Сплошные тайны. Мрак. Я за чертой. И никого уже не позовёшь. И если не сам, то… никто… Деньжата, правда, есть… Но деньги, опять же, не у меня одного. Да и что деньги?
Михаил Скалыга махнул рукой, очень неосторожно, и только что опущенная на поверхность столика рюмка упала на ковёр. Он привстал, желая нагнуться за рюмкой, но утратил равновесие и завалился в сторону, уткнувшись головой в раскинувшуюся на треть столика чугунную пепельницу.
– Вопрос: мордой в пепельницу меня – кто? – спросил Скалыга, выскребая из волос окурки и пепел, и мрачно покивал головой. – Этого никто не знает… Я сам не знаю. – Скалыга впал в оцепенение, затем встряхнулся, встал, сказал: – Пардон!
И отправился в ванную комнату. Войдя спустя несколько минут в ванную, Тугарин обнаружил Скалыгу стоящим на коленях и неспешно посыпающим задумчиво склонённую голову светлым порошком. Гвидон подумал, что ему следует вмешаться в столь замысловатый очистительный процесс, и вынул из руки Скалыги коробку с порошком.
– Предназначается для чистки, дезинфекции, дезодорации и удаления устойчивых загрязнений: мочевого камня, отложений солей жёсткости, ржавчины… – вслух прочитал он, вздохнул и, сняв пиджак и засучив рукава сорочки, принялся за мытьё чужой головы.