Восходящие вихри ложных версий - стр. 12
Павлик встал и побрёл открывать.
За дверью обнаружился мальчишка беспризорного вида.
– Чё не открываешь-то? Звоню, звоню… Делать мне больше нечего!
– Вот и я хотел спросить, чего ты, гадёныш, названиваешь! – зарычал Павлик, и новая волна злости взметнулась на уровень больной головы.
Павлик потянулся, чтобы ухватить «гадёныша» за куртку, готовый, кажется, скомкать его между ладонями своих ручищ да и зашвырнуть подальше от дверного звонка.
Но парнишка ловко отскочил в сторону и закричал:
– Грабли свои убери! Я по делу! Я послание принёс!
Непривычное слово «послание». Членораздельные элементы человеческой произносимой речи не спешат оформляться узнаваемыми понятиями.
– Какое ещё послание?
Мальчик потрясает свёрнутым вчетверо листком бумаги.
– Вот. Не видишь?
– Давай.
Павлик вытянул перед собою руку. Могло показаться, что он хочет принять «послание». В действительности же он намерен был схватить почтальона за шкирку, чтобы в его присутствии ознакомиться с содержанием записки. Однако движение руки Павлика было излишне плавным и не особенно точным – вспугнутый пацанёнок сумел сместиться в сторону на расстояние лёгкого отскока.
– Без паники! – кричит мальчишка. – Прошу оставаться на местах!
Он кладёт записку прямо на лестничную площадку и убегает.
– Стой! – вскрикивает Павлик.
– Ау-дую-дуй, нервная публика! – слышится уже из-за дверей подъездных.
Павлик схватил записку и пробежал её глазами со всей возможной быстротой. Буквенные изображения отыскали подвластные им звуки и сложились в слова. Слова мгновенно расположились на однозначном фоне общего смысла. Да, истерзанная его голова соображала вполне сносно – необходимо надлежало гонца изловить и вытряхнуть из него информацию о сопутствующих обстоятельствах. И понимая, что бег не то что противопоказан ему – это прямо-таки запретная форма активности, Павлик заспешил к выходу из подъезда. Погоня началась.
Павлик бежал, кривясь от боли и стремясь обеспечить всемерно плавное и сугубо параллельное земле перемещение головы. Тем не менее, линия, вдоль которой перемещался его головной мозг, часто ломалась, постреливая зигзагами болевых ощущений.
Несмотря на бесшумность побежки обутого в хлопчатобумажные носки Павлика мальчик очень скоро обнаружил преследование и припустил вдоль дворовой диагонали. Чтобы сохранить надежду догнать его, Павлику пришлось увеличить скорость. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и Павлику показалось даже, что мальчишка и не очень-то хочет убежать от него.
Когда звуки громкого дыхания преследователя уже не могли не касаться ушей преследуемого, мальчик остановился, повернулся и закричал, привлекая внимание прохожих:
– Чего ты пристал к человеку?! Чего тебе надо, бандюга?!
– Да ты не кричи, братан! Чего развопился-то? Ты мне скажи только, кто тебя послал. С запиской-то. Скажешь? По-хорошему.
– Да не велели мне говорить! – отмахнулся пацан. – Сказали – записку сунуть и бежать что есть мочи.
– Даю сотню. На три жвачки по тридцать рублей.
– Сам жри по тридцать. Я ещё такой блевотины не едал!
– Твои условия?
– Две сотни на жевачки по полтиннику. И на курево семьдесят семь рваных.
– А ты скажешь – большой дяденька в тёмных очках, и больше ничего не помню. Да?
Когда Павлик возвращался в квартиру Срезнева, ноги его вдруг воспламенились чрезмерной чувствительностью, и он, не скупясь, обкладывал матом каждый из камешков, обнаруженных на тротуаре беззащитными ступнями. А голова раскалывалась от испарений зловонных мыслей. Виной тому – материальная жизненная обстановка сегодняшнего времени, безжалостно смявшая остатки и без того уж давно поскромневших планов. Тень плоской рассудочности ложилась на всё новые и новые секунды размышлений, постулируя силуэт достаточно определённого решения.