Восемь с половиной историй о странностях любви - стр. 10

– Нет. Этого не могло быть. Этого не было. Сколько тебе лет?

Женщина поднялась ему навстречу и произнесла, волнуясь, тихо и отчетливо:

– Это было. Я знаю. Это было.

Сидевший на кровати свернутым маленьким крючком мальчик чуть слышно прошептал:

– А мой самый счастливый день – сегодня.

Потом из его рук выпал стакан с соком и, шепнувшись о пол, развалился с легким звоном на три неровные доли, а мальчик упал локтями на тумбочку и беззвучно зарыдал.

Если бы не судорожные вдохи, если бы не дрожь, пробегающая сполохами по упрямым вихрам и перьям волос на затылке мальчишки, если б не беспорядочный, еле заметный пляс стаканов у края тумбы, можно было подумать, что он спит.

По кошачьи мягко, упруго и мгновенно женщина очутилась рядом с мальчуганом, прикрыла ладонью его шею, затылок.

– Миша, Миша, ну что ты! Что такое, – скороговоркой вылетели у нее слова, и Сидорову – Быстро, налей воды. О, боже! – и она схватила стакан с шампанским и, приподняв мотающуюся, как сломанный одуванчик, голову мальчика, поднесла к его губам. Сидоров сунул, не зажигая, сигарету в рот, и, отойдя к двери, оттуда услышал, как выбивают неровную дробь о стакан зубы мальчишки.

– Миша, успокойся, дорогой мой, – говорила женщина.

– Сегодня, сегодня, – сквозь судорожные вдохи выпрыгивали слова мальчика.

– Все будет хорошо, все будет славно, – увещевала женщина.

– А вы не хотели играть, – тихо захлебывался мальчик, – сегодня.

– Ну вот, ну вот, успокойся, – замедляла, растягивала слова женщина.

Чуть погодя паренек угомонился, Мария Николаевна раздела и уложила его, потушила свет.

Из темноты, еле слышным невнятным шепотом мальчик позвал:

– Ма, па.

– Да, – откликнулась женщина, – засыпай, дружок.

– Завтра рано вставать, – в полусне произнес мальчишка, – вы идите спите.

Они спустились по лестнице и вышли из дома. Кругом прозрачной стеной встала бешеная тишина июньской ночи. Заходились цикады. В нимбе света у ночного фонаря метались золотые искры ночных мотыльков. На лавке напротив дома, подложив под голову инструмент, спал аккордеонист.

– Ну что? – спросила женщина и посмотрела Сидорову в лицо.

– Ну что? – ответил он.

– Пойдем спать, – сказала женщина и, тронув расстегнутый несвежий воротник его рубашки, повернула к флигелю.

У дверей Сидоров опустил ладонь на ее плечо.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать семь, – ответила женщина. – Что ты хочешь узнать, Сережа?

– Я на десять лет старше. Сознайся, в тот день никто не приглашал тебя на танец. Это мираж. Этого не было.

Женщина взяла в два кулачка его рубашку и, больно ударяя костяшками пальцев в его грудь, с ожесточением произнесла:

– У него в кармане висел красный карандаш. У него были серые глаза. Тот Мальчик был сам собой. Не мучай меня.

– А я что, не сам собой? – спросил Сидоров.

– Не мучай, – и она ушла в проем двери.

Потом Сидоров помнит, что выпал из времени, которое отсчитывали только губы и глаза женщины. Только на миг он вернулся обратно и с безразличием успел подумать, что скрип его зубов могут услышать.

В три ночи Сидоров очнулся и посмотрел на часы. С трудом, шатаясь, поднялся. Он был пустой, как свисток. В коробе головы тикал будильник. Женщина открыла глаза. В них не было ни капли сна.

– Что? – спросила она.

– Надо ехать, Маша, – ответил.

Женщина, как тетива, сорвавшаяся с лука, поднялась с постели, накинула на голое тело белый халат.