Восемь бусин на тонкой ниточке - стр. 32
– Нюта! Где ты?
– Это Кеша! Тревожится за меня…
Девушка горделиво улыбнулась и поспешила к дому.
– Если бы он за тебя тревожился, то не бросал бы одну в незнакомом месте, – пробурчала под нос Маша.
Слышно было, как на крыльце Иннокентий отчитывает жену за долгое отсутствие. Нюта покорно соглашалась.
Наконец голоса стихли, и Маша решилась пройти в дом. Сталкиваться с Анциферовым и вновь выслушивать его разглагольствования ей не хотелось.
Но в столовой было пусто и темно. В камине догорало одно-единственное полено, а в кресле кто-то сидел спиной к Маше и негромко посапывал.
Тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить спящего, она начала подниматься по лестнице. Но ступенька скрипнула под ногой, и человек у камина тут же вскинул голову и обернулся.
Это оказался Борис Ярошкевич. При виде Маши Борис рывком поднялся из кресла и направился к ней, слегка покачиваясь.
«Сейчас скажет какую-нибудь гадость, – поморщившись, подумала Маша. – Такие мужчины, как Борис, любят говорить гадости женщинам. Обязательно с обаятельной улыбочкой».
Ярошкевич остановился внизу, уцепившись за перила, глядя на Машу припухшими глазами. До нее донесся резкий запах алкоголя.
– А-а, свеженькая претендентка на наследство! – протянул он. – Наша новообретенная родственница! Признайся – думаешь, всех переиграешь? А, тихоня?
– Успокойтесь, Борис, мне некого переигрывать, – устало сказала Маша. – Марфа Степановна видела меня сегодня первый раз в жизни. Вряд ли она доверит имущество человеку, о котором ничего не знает.
– Первый раз, говоришь, видит, – Ярошкевич ухмыльнулся. – Почему же старуха сказала, что включила тебя в число тех, кто может рассчитывать на наследство Светицкого?
– Она так сказала?
– Да ладно тебе, не придуривайся! Ты же наверняка все продумала! Появилась вовремя, не раньше и не позже. Приехала сюда, чтобы запудрить Марфе мозги. Сидела здесь, притворялась, что интересуешься нами… От тебя разит враньем за десять шагов!
– А от вас разит перегаром, – резко сказала Маша. – Всего хорошего.
– О-о, как ты заговорила! Тихая-тихая, а с зубками! Стой! Куда пошла?!
Он ухватил ее за руку и потянул к себе.
– Рыжая стерва…
Звон оплеухи разнесся по всей комнате. Борис отшатнулся, ошеломленно держась за щеку.
Маша сделала шаг к нему. Голос ее дрожал от сдерживаемой ярости, когда она тихо сказала:
– Предупреждаю: еще одно оскорбление, и пощечиной вы не отделаетесь.
Отвернулась и неторопливо стала подниматься по лестнице.
Ярошкевич выругался. Будь на месте этой рыжей другая, она сразу получила бы сдачи. Борис не разделял глупое старомодное убеждение, запрещающее бить женщин. Можно, и даже нужно! Особенно если она первая подняла на мужчину руку.
Но в этой тонкой женщине с широко расставленными глазами необычного светло-орехового оттенка было что-то, что помешало Борису ответить ударом на удар. Быть может, то, что она его совершенно не боялась. Ярошкевич умел хорошо чувствовать чужой страх, особенно женский. Женщины всегда ощущали его готовность переходить границы – и боялись. «Трепетали», – так называл это Борис.
Он любил, когда трепетали. Любил их подчинять, и наибольшее удовольствие получал тогда, когда видел, что женщина унижена. «Дрессировка», – говорил Ярошкевич. Унизил – значит, показал, кто хозяин.
Эта рыжая почему-то не боялась и не трепетала. И пощечину ему влепила не возмущенно или с перепугу, а почти небрежно. Борис и не помнил, когда ему в последний раз с такой презрительной небрежностью давали по морде.