Волшебство любви - стр. 2

Но сейчас Дарему было восемьдесят. Он был пожилым человеком и вот уже больше полугода стремительно угасал. Джерард не видел отца все это время и потому не мог знать, как сильно тот сдал.

– Да, он совсем плох, – сказал Эдвард, отвечая на вопрос брата. – Я удивлюсь, если он переживет эту ночь.

Когда несколько минут спустя младший брат осторожно вошел в комнату умирающего, Эдвард уже вернулся туда и стоял у окна. Дарем велел ему ждать там, чтобы немедленно объявить о появлении Чарли. Интересно, думал Эдвард, что хотел он сообщить Чарли такого важного? Видит Бог, Чарли вот уже лет десять, а то и больше, нет никакого дела до отца и того, что он имеет ему сказать, и, по всей очевидности, ему и сейчас все равно. Но какие бы слова ни приберег Дарем для своего наследника, он явно придавал им какую-то особую важность, раз так настаивал на том, чтобы быть услышанным.

Скрипнула дверь, и герцог снова резко поднялся и воскликнул:

– Чарлз?

– Нет, отец, это я, Джерард. – В голосе Джерарда не было и намека на обиду. Он прошел к кровати и взял отца за руку. – Эдвард написал мне какую-то ерунду, будто ты заболел, – сказал он. – Вот я и приехал, чтобы вправить ему мозги.

– Но почему ты не привел Чарлза? – уже в агонии воскликнул герцог. – Ах, мальчики!.. Я должен сказать Чарлзу… попросить у него прощения.

Неожиданный поворот. Эдвард и Джерард переглянусь.

– Просить у него прощения, отец?

По впалой щеке герцога покатилась слеза, оставляя влажный след.

– Я всех вас должен молить о прощении. Я не знал… Если бы я только знал… Если бы я узнал вовремя… У тебя, Джерард, все будет хорошо, ты всегда умел выходить сухим из воды, и у Эдварда будет леди Луиза… Но Чарлз. Чарлз не будет знать, что делать…

– Что вы имеете в виду? – Эдвард отдал должное невозмутимому тону брата, хотя отчего-то волосы у него на затылке зашевелились.

– Эдвард… – Дарем протянул к нему дрожащую руку.

Эдвард подошел ближе, опустился на колени возле кровати и наклонился к отцу, чтобы лучше слышать слабеющий старческий голос.

– Я знаю, что ты меня простишь и разберешься, как поступить… Прости меня. Я должен был сказать раньше… До того как стало слишком поздно…

– Что рассказать, отец? Что слишком поздно? – Эдвард боролся с необъяснимым страхом.

У него за спиной Джерард свистящим шепотом попросил доктора выйти.

– Скажите Чарлзу… – хрипел герцог, – скажите ему, что мне жаль…

– Вы сами ему скажете, когда он приедет, – проговорил Эдвард.

Джерард в два шага преодолел расстояние до окна, но покачал головой, выглянув на дорогу. Эдвард вновь повернулся к отцу.

– Отдыхайте, сэр.

– Отдыхать! – Дарем закашлялся. Все тело его сотрясали конвульсии. – Не знать мне покоя, пока вы не даруете мне прощения… – Голубые глаза его, обращенные к Эдварду, горели безумием.

– Я… – Эдвард запнулся. – Да. Что бы там ни было, отец, я тебя прощаю.

– Джерард! – воскликнул герцог.

– Вы знаете, что я прощу вас, сэр. – Джерард вернулся к кровати. – Но за какое прегрешение? – Даже он не был сейчас способен шутить.

– Я пытался… – герцог говорил все тише, – нотариус… расскажет… Простите.

После этого ничего связного Дарем уже не говорил. Он то впадал в беспамятство, то ненадолго вновь приходил в сознание. Так продолжалось весь день и весь вечер, и наконец глубокой ночью он перестал дышать. Эдвард в это время сидел рядом с кроватью. Джерард был с ним почти все время и ушел спать пару часов назад, валясь с ног от усталости. Доктор уснул еще раньше, и Эдвард не видел причин его будить. Дарем прожил жизнь долгую и содержательную, а последние несколько месяцев сильно страдал от боли. То, что сейчас Дарем наконец обрел покой, было высшим милосердием.