Волчья звезда - стр. 4

– Жизнь, – сказал Президент.

– Возможно. Ответ, как вы знаете, мы получим нескоро. Возможно, не получим совсем. Во всяком случае, я уже не узнаю, увенчался ли эксперимент успехом… Даже при нынешних полетных скоростях и нынешней медицине…

Президент молчал. Он смотрел в пол, и Ковальчик понял.

– Вы подписались на обработку в Имморталии!

Референт пошевелился у него за спиной.

– Ковальчик, – холодно произнес президент, – это не ваше дело.

– Прошу прощения, господин Президент, – сказал Ковальчик, – просто… человек смертен… так положил Господь. Я понимаю, соблазн велик, но это только… соблазн. И что случится с человеком, когда он обретет телесное бессмертие? Кто может это знать?

– Кто может знать, что случится с человеком, если он откажется от своей человеческой сущности? – спросил президент. – Пусть даже во имя великой цели?

– Он откажется от худшей своей половины, – сказал Ковальчик. – Он не будет знать страха… приступов беспричинной ярости… ненависти к ближнему только потому, что ближний этот – иной. Не такой, как ты. И общество своих соплеменников, запертых в тесноте звездного корабля, не сведет его с ума.

– Надеюсь, – рассеянно сказал Президент. Он кашлянул, и референт тут же неслышно приблизился к Ковальчику.

Обученный малый, подумал тот.

Он сдвинул каблуки и резко, по-военному поклонился.

– Я могу продолжать? – спросил он.

– Да, – сказал президент, – да. Разумеется.

– Я прослушал ваш дневник, – сказал Рихман. – Во всяком случае, ту часть, которую… смог прослушать.

– Что ж… – ответил Ковальчик. – Хорошо.

– Я… прошу прощения.

– Мне не нужны ваши извинения. Мне нужны ваши соображения.

– Они должны были свернуть программу.

– Они и свернули…

– А теперь – возобновили…

– Да… теперь – возобновили. Они никогда не закроют Программу. Это естественно. Я не говорю уже о соображениях политических… экономических… об игре интересов… просто, это естественно… человечеству, как любому биологическому виду, присуща тяга к расширению ареала. Мы называем ее духом поиска… стремлением к познанию… все такое. Но это всего лишь биология. Я говорил вчера с Президентом. Он дал добро. Полный карт-бланш. Так что дело за вами, Рихман.

– Хорошо, – сказал Рихман. – Хорошо… Я попробую.

– Я сделал упор, скажем так, на культуроцентричность, – сказал Рихман. – На вечные ценности.

– Ясно, – ответил Ковальчик.

Здесь, в стенах Института Мозга, среди приборов и деловитых людей в бледно-зеленых халатах, он казался на своем месте. Он везде казался на своем месте.

– Я все же рассчитывал на долговременную программу. На колонизацию. Мы снабдим их очень хорошим архивом – литература, живопись, музыка… исторические справочники… все это займет не так уж много места.

– Верно. Тем более, что им, возможно, придется обучать подрастающее поколение.

Ковальчик посмотрел на человека, сидящего в глубоком кресле. Лицо у него было скрыто под глубоким шлемом. Он сидел неподвижно, положив на колени раскрытые ладони.

– Как они это восприняли?

 – По-моему, хорошо, – ответил Рихман. – Если судить по тестам, во всяком случае. Толерантность возросла на порядок.

– Но они смогут делать свое дело?

– О, да. Это не повлияет на уровень интеллекта.

– А если они встретят агрессивные формы жизни? Что тогда? Они смогут противостоять им?

– Они скорей ксенофилы, чем ксенофобы, – сказал Рихман. – Но все же… полагаю, да. Не думаю, что их миролюбие будет простираться столь далеко.