Волчья суть ректора Мережина - стр. 16
– Явишься после лекции ко мне в кабинет, Гончарова, я проведу над тобой парочку тестов. Сотрясение бывает не явное… Нужно проверить концентрацию, зрение, слух и кое-что еще...
Склонившись к кафедре и неотчетливо бормоча себе под нос, Станислав Романович принялся что-то быстро записывать на листе бумаги.
А сзади меня вполне себе отчетливо прыснули со смеху.
– Надеюсь, девственность твою он не станет проверять, – насмешливо прошептали, и в плечо мне ткнулся больно карандаш.
Узнав по голосу одногруппницу – блондинку модельной внешности Анжелку Русакову – я резко обернулась.
– Что ты несешь?! – от возмущения мне не хватало воздуха. – Ты… ты совсем рехнулась?!
Откинувшись, Анжелка насмешливо разглядывала мои налившиеся красным, как спелые яблоки, щеки.
- Ишь, как заволновалась… засмущалась… красная вся сидишь. Ну, я тебя не виню – я бы тоже поплыла… Такой мужчина, и так заботится о тебе… С чего бы это?
– Да заткнись ты! – бессильно шипела я, надеясь, что такие мысли могли прийти в голову только этой испорченной заразе. – Ты просто ненормальная! Я в него врезалась на пробежке и упала! Вот он и заботится! Боится, наверное, что я его по судам затаскаю!
– Ну-ну… – усмехнулась Анжелка, слегка качая головой. – В общем, имей в виду, Гончарова – если нужно бельишко красивое – кружевное, новое – могу продать за недорого. Мне привезли родичи в подарок, да размер не мой, маловато... А вот тебе как раз будет… хоть не опозоришься в свой первый раз.
Больше всего на свете мне хотелось вскочить и, перевернув стул, побежать в стороны двери аудитории. Но сделать я этого сейчас никак не могла. А потому, отвернувшись, закрыла глаза и просто представила себе, что я вовсе – не здесь. Что я далеко. Где-нибудь на море или в лесу… Лежу себе под пальмой или каким-нибудь гребанным баобабом и ничего этого не слышу.
Птички поют… неподалеку мягкие волны плещутся о берег…
В какой-то момент я обратила внимание, что назойливый голос Анжелки действительно стих. Вместо этого в нос мне ударил запах знакомого уже, мужского одеколона, а перед самым моим ухом громко щелкнули пальцами.
Еще глубже вжавшись в стул, я позволил себе приоткрыть один глаз. Да чтоб он провалился! Надо мной, водя одним вытянутым пальцем перед лицом, нависал Мережин.
– Следи за ним глазами! – строго приказал Мережин. – Куда он, туда и взгляд, поняла? Судя по твоей реакции, у тебя точно сотрясение, а если еще и расфокусировка, дела совсем плохи… Придется заняться тобой вплотную!
Сзади, прячась у меня за спиной, молча давилась от смеха Русакова.
Позор мой закончился совсем уж неожиданно. Прекратив водить у меня перед носом пальцем, Станислав Романович вдруг распрямился, оглядел хихикающий и местами в открытую ржущий класс и рявкнул таким грозным басом, словно он был прапорщиком на армейском построении, а не ректором престижного вуза.
– А ну молчать!! Заткнуться всем и смотреть себе под ноги! Ишь, нашли развлечение!
Студенты испуганно заткнулись и только продолжала молча, исподтишка переглядываться. Ректор же продолжал тяжелым взглядом прохаживаться по рядам.
– Кому тут смешно из-за того, что сокурсница расшиблась и ходит с костылем? Кому в рекомендации на практику написать «неспособность к эмпатии»?
Тон он понизил, но угроза была куда страшнее простого крика – такая рекомендация фактически означала волчий билет для начинающего клинического психолога, а уже тем более – для психотерапевта. В аудитории наступила полнейшая, строжайшая тишина.