Вокруг державного престола. Батюшка царь - стр. 30
Вернувшись в келью, Никон почувствовал себя сломленным. Обессилено повалился на топчан и долго лежал, пытаясь забыться. Но сон не шел к нему, и голова мучительно горела, будто в бреду.
Не вытерпев, он вскочил и притащил из чулана мешок. Лихорадочно покидал туда вещи в дорогу и выскочил на порог. Дождь все еще поливал, и до сумерек было далеко. Никон вернулся в келью и сел на топчан. Работать он не мог, хотя не мешало бы наколоть дров.
Наступила долгожданная ночь. Он то сидел, тоскливо уставившись в непроглядную тьму и не зажигая огня, то ходил из угла в угол, как маятник, с нетерпеливым волнением дожидаясь утра. Желание уйти грызло и терзало его. Если бы не дождь, он бы давно ушел.…В середине ночи усталость и сон все же сморили его.
Однако с первыми тусклыми проблесками рассвета он был уже на ногах.
За окном по-прежнему моросил мелкий дождь. Тревожно шумели над головой мокрые кроны высоких сосен. Когда он вышел на открытое пространство, ветер остервенело, с размаху бросил ему в лицо холодные дождевые струи. Внезапно ему взбрело на ум, что в тот день, когда он впервые появился в скиту, погода стояла такая же нехорошая и неприветливая. «Места наши суровые, не всякого принимают…» – однажды сказал Елеазар. И Никон только сейчас вдруг понял до конца смысл этой фразы. А найдя столь простое и понятное объяснение, оправдывающее его уход, приободрился духом.
Добравшись до мыса Кеньга, он первым делом зашел в чулан сбоку от часовни. Раздевшись, повесил мокрую одежду на веревку. Поел размоченных в воде сухарей и запил стоящей в кадке водой. Потом прилег на мешок с соломой. Долго лежал, вдыхая запахи сырой травы и слушая, как сердито ревет через стену беспокойное море.
На рассвете дождь перестал. Никон вышел наружу и огляделся. Серый густой туман тяжелым покрывалом лежал над водой. Он подтащил лодку к берегу и вошел в ледяную быструю воду. Сразу же онемели пальцы на ногах. Дрожа, как в лихорадке, он упрямо шел дальше. Холод поднимался все выше… и вскоре он уже не чувствовал колени, как раз в том месте, куда доходила вода.
В последний раз оглянувшись, он окинул взглядом приютившую его, почерневшую от времени часовню и видневшуюся вдалеке заброшенную солеварню. Сел в лодку, крепко привязал мешок с кресалом и хлебом к сиденью и направил её в сторону Большого Соловецкого острова.
Но не успел он проплыть и версту, как разразилась гроза. Чтобы уберечься от ветра и ливня, Никон лег ничком на дно лодки и ухватился за ее борта. Так и лежал, захлебываясь и задыхаясь от заливающей ему рот и нос воды.
В душе его, кроме безнадежности и отчаяния, ничего не осталось. Лодку швыряло сверху вниз, и мотало из стороны в сторону. Черное страшное небо разверзлось над находившимся в ней человеком. Гигантские волны грозили поглотить его и хрупкое суденышко, стремительно обрушиваясь всей толщей тяжелой ледяной воды. Казалось, что сам Господь занес над человеком в лодке свою карающую десницу и задумался – опустить ее или нет…
Очнулся он от сияющего солнечного света, бьющего прямо в глаза. Безбрежное синее небо со стайкой белых кудрявых облаков глубоким прозрачным куполом возвышалось над ним. Вокруг ничего не напоминало о пронесшейся ночью буре.
Дрожа от холода, он приподнял голову и огляделся. Легко серебрилась набегающая от порывов легкого ветра прозрачная водная гладь, чуть не похоронившая его под своей могучей толщей. На берегу слева и справа были видны взбегающие вверх пологие гранитные скалы, на которых возвышались сосны и кедры.