Воевода - стр. 12
– Иди-иди, атаман, княжь, – с довольной усмешкой утешил его Никита Купи Веник. – Не пропадет твоя клюковка, не беспокойся.
Покои княгини Заозерской находились на женской половине дворца, в самом дальнем от хозяйственных построек краю, и имели отдельный выход в обнесенный тыном обширный двор, где Елена задумала разбить сад на ордынский манер – с прудами, рыбками и цветниками. Но из-за зимы осуществить мечту пока не успела. Егор, чтобы не петлять длинными, темными и, увы, холодными коридорами, прошел к ней через улицу, войдя в рубленный из полутораобхватных стволов и крытый тесом дом со стороны будущего сада. Не замеченный дворовыми девками, хлопочущими в проходной горнице, князь сразу направился в светлицу хозяйки – и застал любимую всю в слезах.
– Елена… Леночка, милая… Ты чего? – он быстро подошел к жене и крепко сжал в объятиях.
– Софья, гадина… Она… Она… – В этот раз урожденная княгиня Заозерская кичиться знатностью не стала, сунула нос ему в ворот и заплакала навзрыд.
Егор ладонью свернул с ее головы кокошник и минут десять успокаивал, прижимая к себе и поглаживая по волосам. Когда же всхлипывания чуть поутихли, осторожно поинтересовался:
– Ну, и чего такого эта дурочка тебе накропала?
– Она, – судорожно сглотнула Елена, – она поносит меня всячески, что мужчину старшего из рода своего не слушаюсь, уважения не выказываю и не почитаю. Ты представляешь? Нифонт, тварь богомерзкая, меня, почитай, собственными руками в Орду на поругание всяческое отдал, а я его почитать и уважать должна, слушаться беспрекословно?! – Ее пальцы, сгребая в складки ткань Егоровой рубахи, сжались в кулаки. – Кабы дотянуться могла, на месте бы ее задушила собственными руками. И за то еще попрекает, что в монастырь по возвращении не постриглась от перенесенного позора. Так, значит, по-еёному получается, что коли Нифонт поганый меня опозорил, так меня, стало быть, в клеть монастырскую навеки – а его на стол князя Заозерского со всем почтением. Да я еще и благодарить его всячески должна! – Слезы Елены наконец-то пересохли. Но не от того, что она успокоилась, нет. От невыносимой ненависти к дядюшке и его покровительнице. Елена продолжила уже почти спокойно: – Еще попрекает меня Софья, что мужика безродного на стол княжеский притащила, с татями-душегубами связалась и род свой позорю. В общем, ругательное ее письмо все от начала и до конца, с проклятиями и оскорблениями многими. Хочет, чтобы сами мы покаялись и Нифонта обратно впустили, на его милость отдавшись. А иначе муж ее силой того добьется, и плохо нам от того будет так, что сами не представляем.
Всхлипнув в последний раз, она выбралась из объятий, подошла к кушетке, подняла с нее грамоту, развернула, прочитала:
– «Ибо то бесчестие, коим ты покрываешь семя колена Ярославова, изрыгает тебя из рода княжеского и выполото должно быть без жалости и сожаления…» Выполоть она меня хочет, понимаешь?! Саму бы ее выполоть с ублюдком этим, невесть откуда в землях наших выползшим! Ты ведь можешь это, милый? Ты можешь, любимый? Наказать! Наказать так, чтобы навек запомнила и ко мне более не совалась!
– Можно и наказать, – пожал плечами Егор. – Нос маленько подрезать, чтобы в чужие дела не совала.
– Ты это сделаешь? Сделаешь, мой князь? – сунув грамоту мужу в руки, Елена закинула руки ему за шею. – Обещаешь?