Внутренняя линия - стр. 16

Он выдвинул барабан из револьвера, зачем-то пересчитал патроны и начал чистить шомполом и без того идеально выдраенный ствол. Бог весть, сколько времени это у него заняло. Отвлекся он лишь тогда, когда в прихожей хлопнула дверь.

– Куда ж вы пропали, гость дорогой? – услышал он голос жены. – А мы уж заждались. Что это вы надумали гулять…

– Муж где? – перебил ее проверяющий из центра.

– У себя Петр Федорович…

Бывший командир лихого красного эскадрона перекрестился на отсутствующий образ, вернул барабан на место и взвел курок нагана.

– Водки налей, – бросил ей чекист, входя в заветное судаковское зашкафье.

– Что? – не в силах унять стучавшую в висках кровь, выдавил начальник милиции.

– Ерундовина какая-то получается, – сотрудник волостного ГПУ прошел мимо Судакова, будто не замечая револьвера, зажатого в его руке, и уселся на стул. – Хреновина, одним словом…

– Толком говори! – забывая о субординации, потребовал начальник милиции.

– Да что тут говорить, – залпом осушая принесенный стакан, выдохнул его собеседник. – Ух, ядреный первач! Шел я на адрес с твердым убеждением, что надо этой контре учинить допрос по всей строгости, а лишь только порог ее переступил, таким уютом на меня повеяло, таким покоем, не то что допрос, а словечка супротив вымолвить не смог! Посидел, чаю выпил, как баран что-то проблеял, и наутек. Когда б верил я в бабкины сказки, решил бы, что училка ваша – как есть, ведьма. Тьфу ты! А ну-ка плесни еще!

В умелых руках палка в колесе превращается в ось.

Генри Форд

С детских лет Феликс Дзержинский хотел быть священником. При малейшей возможности он приходил в кафедральный собор Вильно, тихо садился в углу, завороженно слушал величественные переливы старинного органа. Полный трепетного восторга, на крыльях звуков торжественной мессы он возносился душой к трону Господню. Наступит день, и Феликс взойдет на амвон, чтобы нести слово божье людям…

Детство кончилось внезапно, будто с уличной тумбы сорвали ветхую афишу и налепили другую. Стремление властвовать над душами не исчезло, даже усилилось. Но теперь у него был другой бог и другое писание. Он ощущал себя апостолом новой веры и готов был приложить для ее торжества не меньше рвения, чем идеал его детства, беспощадный Игнатий Лойола.

Еще задолго до революции несостоявшийся ксендз с гордостью принял на себя заботу о безопасности партии. На миг мелькнуло в памяти, что тем же занимался Святой Петр в кругу учеников Христа. С возмущением отогнал образ бессильного, рабского бога. Подвиг ждал его, а не какого-то там Петра с Тиверийского озера, – его, Феликса Дзержинского!

Круговерть революции поломала, скрутила, перелопатила людские судьбы, перекрыла все хоженые пути, оставляя возможность прокладывать новую, прежде неведомую дорогу в воспетое большевиками светлое будущее.

Сейчас в своем кабинете на Лубянке вдумчиво, как прежде катехизис, изучал он материалы дела о покушении на товарища Троцкого. Товарища, которого он терпеть не мог от всей души как иноверца, выскочку и… Дзержинский не хотел себе в этом признаться, но яростный, кипучий председатель Реввоенсовета до оторопи, до жути напоминал ему дьявола! Дьявола с икон и фресок, но только не поверженного, а воспрявшего и торжествующего! Странные шишковидные выступы на лбу Льва Давидовича еще более усиливали это сходство. Борьба с лукавым Феликсу Эдмундовичу представлялась делом святым, для которого, как учил своих иезуитов Лойола, – все средства хороши!