Внучка бабы Яги - стр. 25
– Я думала, ты ребеночка погубить хочешь, – рыдала я в голос.
– Ну все, все… Не убивайся так. – Леший появился, как всегда, ниоткуда и ласково гладил мои плечи. – Я ж говорил, Яга – женщина справедливая, не могла она на смертоубийство пойти.
– А ты чего, шишка еловая, девку сюда допустил? – накинулась бабушка на новый объект. – Было договорено, что морочить будешь, пока обряд не проведем.
– Да нешто внучку твою заморочишь, она все мои хитрости как осенний ледок – с наскоку бьет. А вот огневичок ейный до сих пор круги мотает.
– Ну хоть что-то… С паршивой-то овцы хоть шерсти клок, – начала остывать бабуля; было видно, что слова лешего ей приятны. – А с дружком новым я после разберусь, да так, что не обрадуется.
Тут уж я разозлилась:
– К чему было весь этот балаган с потерей памяти разводить?
– А чтоб неповадно… чтобы впредь… – Разноцветные бабушкины глазки воровато забегали. – Теперь семь раз подумаешь, прежде чем незнакомую волшбу городить.
Вот уж припечатала так припечатала! Больше всего мне хотелось орать, ругаться нехорошими словами и бить посуду. Я глубоко вздохнула, набирая воздуха для забористой тирады.
– Варвара, а чего нас с внучкой не знакомишь? – подошла давешняя баба с широким улыбчивым ртом.
Да уж, рутенский говор давался ей непросто. А из– под рогатой кички на плечи сбегали тонко плетенные светлые косицы. Новая знакомица была ледзянкой. Яга подняла руку в жесте отрицания:
– Погоди, Данута, сейчас ребенка в дорогу снарядим и толковище устроим.
– А мать-то?.. – Тоненькие бровки вопросительно изогнулись.
– Матери он без надобности, – отрезала бабуля. – А в скиту его выучат, вырастят, и будет у Пряхи еще один волхв.
Так, значит, бабушка с самого начала не планировала убивать младенца? Я припоминала формулировки ведьминого договора. Матрене было обещано, что ее «от горя избавят». Только и всего, остальные ужасы я сама придумала. Охохонюшки! Наказать себя, что ли? В угол на горох или вообще розгами по мягкому месту. Представив, под каким углом мне придется извернуться, чтоб это осуществить, я прыснула. Леший пошевелил ушами. А он-то чего как приколоченный тут стоит? Ни полюбовница, ни ребятенок ему уже не интересны? Я оглянулась на камень. Матрена все так же держала младенца у груди. А ведьмы-то хороши – скит у них, общество какое-то сестринское… А бабушка-то – за столько лет ни намека, ни словечка… Тьфу, да что мне за чушь в голову лезет, когда тут такие дела творятся? Я сделала большой шаг вперед и звонко щелкнула лешего по лбу. В кусты бесконечно плавным прыжком сиганул уже слегка поседевший от страха перед приближающимися холодами заяц.
– Бабуль, лесовик Матрену увел, – сказала я, перебирая ворох палых листьев на том месте, где всем виделась роженица.
Яга встрепенулась, повела головой из стороны в сторону, будто прислушиваясь, и закричала:
– Найти!
Остальные жрицы кинулись с поляны, как свора охотничьих собак, послушных слову хозяина.
– Ну ничего… Приведут их сестры, – бормотала бабушка, обессиленно опускаясь на землю возле почти остывшего кострища.
Скупой пасс руками, и вот уже веселые язычки пламени разгоняют ночной сумрак.
– Как же они лешего поймают в его-то владениях? – присела я рядышком.
– Это, девонька, еще неизвестно, чьи тут угодья…
– Одного не понимаю, – поворошила я угольки длинной веткой, – чего ты не разрешила ему ребеночка оставить? И зачем обряд нужен был? Разродилась бы баба тихонько, а там бы уж решали.