Вначале было слово - стр. 4
– Счастлив ли он, сын мой? Сыт – да, одет, обут – да. Но счастье ли это?
– Но ведь рано или поздно разбойник погибнет и от него ничего не останется, как и от того труда, которым он, как крестьянин, жил бы, возделывая горные склоны для хлеба. Но у разбойника могут остаться сытыми и живыми дети и жена, а у того, кто возделывает землю, нет. Знаю, страдания ниспосланы нам свыше, чтобы проверить души наши. Но разве для горя и страдания создал нас Господь? И если я хочу быть счастлив здесь и сегодня, я должен делать то, что мне доставляет удовольствие.
– Не всякий короткий путь правилен. Этот путь порочен, сын мой, ибо дьявол всегда ждёт нас на пути быстрых наслаждений. Ты можешь убить много людей, но станешь ли ты счастлив? Ведь горе их будет висеть тяжким грехом на тебе в день Страшного Суда.
– Да, я думал над этим. Значит, Великий Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь и все римские императоры тоже великие грешники? А наш король Хуан тоже? Ведь он убил немало неверных, как, впрочем, и истинных католиков.
– Господь с тобой! – падре откинулся назад, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хорошо, что служка Мария принесла молоко с хлебом раньше и уже ушла домой. А так ведь могла и услышать! А, может, это его так проверяет инквизиция? Не подослали ли этого молодого щёголя специально? Уж больно много знает. Но Луис Монтаньес уже продолжал:
– Думаю, он со мной. Я долго думал о том, что готов сделать с Каталиной Лаурой и её братьями, выставившими меня за дверь. Я мог бы купить и уничтожить всю их деревню при помощи солдат нашего герцога. Но я не сделаю этого. Я поступлю проще. Я не буду никого убивать. Я хочу, чтобы они до конца жизни помнили о страданиях, которые причинили мне своим отказом!
– Что же ты собираешься сделать, сын мой? – падре был так взволнован, что забыл и о боли в спине, и о хрипах в лёгких.
– Её родителям я выколю глаза, чтобы они никогда больше не могли видеть своих детей. Братьям я отрежу детородные органы, чтобы никогда не могли рожать детей. А Каталине я вырежу язык. Сам, своими руками, чтобы она до конца жизни мычала, как буйволы в загоне её отца. И никогда больше не лгала. А ещё отрублю ей кисти. Знаете, что в женщине даёт ласку и тепло? Ладони, святой отец, ладони! Именно ими, пальцами своими и движением она может так согреть и приласкать, что этого уже не забудешь. Пусть её жених-мясник после этого всю жизнь чувствует у себя на спине только сухие палки её рук, а не ласку пальцев и ладоней! А после этого я вылью ей на лицо горячий воск. Она не умрёт, только кожа покроется шрамами и рубцами. Но уже никогда не будет такой красивой. Никогда!
– Сын мой… – святой отец даже не знал, что ответить, но, к счастью, юноша не заметил его протеста и продолжил:
– А этому Карлосу я просто надрежу мышцы плеч и локтей, чтобы он никогда больше не мог её обнять, чтобы мог говорить, и видеть, и слышать всё вокруг, но ничем, ничем не мог им помочь. Пусть работает честно, как она сказала! Ногами. Если сможет. А если они попробуют после этого ещё родить детей, то никогда не смогут прижать их к себе своими обрубками, не смогут, не смогут… – Луис, казалось, так живо всё себе представил, что даже перестал говорить.
– Сын мой, – тихо, но твёрдо произнёс священник, – не давай дьяволу вселиться в твою душу! Таким путём ищет он место в твоём сердце, как искал его в сердце Иисуса, Господа нашего, в пустыне сорок дней и ночей. Твои страдания неизмеримо велики, но стоят ли они страданий матери, потерявшей ребёнка, или страданий человека, потерявшего веру в Господа?