Владек Шейбал - стр. 46
– Ешьте, это хлеб, он вкусный, – проговорил Владислав на русском, хотя и с акцентом. Он начал жестикулировать, указывая то на хлеб, то на рот.
Русские пленники как будто стали понимать. Один из них подкрался и, взяв хлеб, начал медленно жевать, по его впалым щекам текли слезы. Влад улыбнулся, он был рад хоть чем-то помочь горемыкам. И не заметил, как к нему сзади подкрался немец. Властным движением тот резко развернул к себе юношу, проговорил:
– Ты что делаешь, негодник? Подкармливаешь их, да? А добавки им не дашь?! – ударом кулака офицер повалил растерянного Влада на землю, стал бить ногами, плеваться, кричать бранные слова.
– Я же забью тебя до смерти, щенок, – приговаривал немец, нанося раз за разом удары по корчившемуся от боли пленнику, – а вы, русские собаки, – отозвался гестаповец на других пленных, – глядите, смотрите, что с ним будет.
Владислав закрывался руками от ударов, но это мало помогало, невыносимая боль ломила все тело, из разбитых носа и губы текла кровь, а удары не кончались. Русские видели, горестно вздыхали, отворачиваясь от жестокой сцены, и каждый крик несчастного больно отзывался в их ушах.
Немец оставил избитого Влада, погрозил русским пистолетом, угрожая скорой расправой, и ушел. Немного отлежавшись, Владислав постарался подняться, но не мог: живот и спина болели, к горлу подступила кровавая тошнота. Он сел на колени, отплевываясь кровью, перед глазами все кружилось. Вдруг расслышал шаги, к нему бежал один из охранников, что видел всю сцену избиения. Незнакомец помог юноше приподняться, с жалостью всматриваясь в лицо. Немец был молод – не старше двадцати пяти лет, статен, светловолос, с белым чистым лицом. Он заботливо довел Владислава до барака, сказал:
– Вы хорошо знаете немецкий?
Владу не хотелось сейчас ни с кем общаться: боль в теле, усталость, слабость отнимали последние силы, но вопреки всему от ответил, ибо молчать не мог:
– Да, моя матушка научила меня говорить на нем, так как она сама родилась и выросла в Вене.
– Получается, ваша мама австрийка?
– Нет, ее родина Польша.
– О, ваша мать мудрая женщина, что учила вас иностранному языку. Это должно вам помочь, ведь к вам относятся все же лучше, чем к остальным пленникам. Я видел, как вы часто выступаете здесь переводчиком.
– Нет, вы не правы, – со вздохом проговорил Влад, унимая боль, – ко мне относятся также, как и к остальным, немцам все равно, сколько языков я знаю.
– Но вы отличаетесь ото всех, ибо производите впечатление умного и образованного человека. Можно поинтересоваться: кто был ваш отец?
– Мой отец, если, дай Бог, еще жив, профессор искусств, фотограф и художник.
Немец немного задумался, собираясь с мыслями, словно имел какую-то тайну, в которую хотел посвятить юношу. Наконец, после затяжного молчания он сказал:
– А знаете, ведь я тоже художник. Если желаете, я покажу вам, что я рисую в свободное время.
– Но как я увижу ваши картины?
– О том не беспокойтесь. Вы станете приходить ко мне в комнату убирать – ведь это легче, нежели капать траншеи и носить кирпичи, а уж я награжу вас. Вы согласны?
– Да, – с неуверенностью ответил Владислав, но рассуждать о том у него не было сил.
Вечером перед сном он поделился историей знакомства со Стасом. Мужчина, сняв тяжелую куртку, какое-то время сидел молча, уставившись в пол: уставший, похудевший, с запавшими щеками, он был не похож на себя прежнего, совсем другой человек.