Вкус крови. Рассказы. Повесть - стр. 9
– Ещё бы не понять, – сказал я, – жестокое было время
– Когда через два дня я немного пришёл в себя – отмылся, отоспался, отъелся, – а всем этим делом руководила Марика, – первое произведенное ею впечатление завладело мной безраздельно. Я словно выпал из реальности. Меня окружали книги, музыка – это было что-то неземное. Оглушало, как иногда оглушает тишина. По утрам Марика прибирала мою комнату. Мы перебрасывались какими-то замечаниями – погода, новости, мои дневные планы. И вот был какой-то момент, когда даже не соприкоснувшись, мы оба с волнением ощутили ту загадочную мгновенную близость, что связывает порою теснее, чем закадычных друзей или давних любовников. Это было как удар молнии, освещающий все самые тёмные закоулки дома. Или – души. Оба мы почувствовали смущение. Марика быстро вышла из комнаты, а я стал собираться для прогулки в штаб дивизии, где мне должны были вручить награды. Какие? – этого я ещё не знал. Ну, к вечеру вернулся, показал ей – орден Красной звезды и медаль за взятие Кенигсберга. Марика была в восторге. Кажется, радовалась больше меня. За ужином всей семьёй отметили это событие. Папа с мамой были, правда, немногословны и поторопились выйти из-за стола
Он снова помолчал. Мы ещё выпили. Я уже понял к чему клонится, но, разумеется, не торопил рассказчика
– Мы с Марикой ещё немного посидели за столом и разошлись. Я ушёл в свою комнату и лёг. Близилось к полуночи. Я лежал без сна. Наконец набрался решимости встал и пошёл. Её дверь была не заперта. Она читала лёжа при свете лампы на ночном столике. Отложила книгу. Ждала меня? Не знаю. Я подошёл к кровати и стал на колени. Ну, дальше чего рассказывать…
Что до меня, то я оценил его деликатность. Это как у Бунина – в рассказах о любви не забывайте никогда о «фигуре умолчания». Она будит воображение читателя
– На подступах а Берлину я был тяжело ранен. Для меня война была кончена. Наступила новая пора – приспособиться к мирной жизни. Тоже было непросто. Оправиться от ран. Не спиться. В этом мне повезло. Но это уже другая история
– Ладно, – сказал я, – это другая. А та, – первая, – без продолжения?
– Если бы не было продолжения, – он хитро усмехнулся, – то я бы и не начинал. Наверное знаете не хуже меня – жизненные истории порой бывают покруче литературных. Кстати, вот о чём забыл сказать. Когда нас через десять дней подняли по тревоге, Марика разрыдалась. «Тебя убьют, тебя убьют…» Она повисла у меня на шее, не отпускала. Тогда я отдал ей эти полученный там награды и сказа – сохрани. Если не убьют – вернусь. А убьют – тебе на память. Вырвался из её горьких объятий и убежал
Мы стали на литовской границе. По вагону прошла сначала молодая дама в форме и с собакой, искали наркотики. Потом молодые парни тоже в форме и с какой-то хитрой аппаратурой, на которой проверяли визы. Парни заставляли смотреть им прямо в глаза – сравнивали фото с оригиналами. Туалет на это время заперли. Поезд стоял два часа. Мы смотрели в окно. Какого-то несчастного высадили на пустую платформу. Вот так, сказал N., нас отблагодарили
– Ладно, проехали, жду продолжения, – сказал я.
– Я понимаю, – сказал он, – но прежде я расскажу, что произошло с этой семьёй после моего ухода, а потом – как я об этом узнал
Я не возражал
– После окончания войны в Восточной Пруссии началась депортация коренного населения. В том числе конечно и в Кенигсберге. Марика была беременна, о чём заручилась справкой в ближайшем советском госпитале. Там принимали местных жителей. С этой справкой, с моим наградным листом, орденом и медалью она пришла в городскую комендатуру на приём к заведующему Отделом переселения. Её встретил немолодой уже офицер Смерша. Впрочем, точно не знаю. Но думаю, что этим занимались те самые ребята, которых мы так боялись на фронте. Им палец в рот не клади. Марика объяснила – зачем. Она попросила оставить её семью на жительство в городе. Офицер был невозмутим. Он вышел в другую комнату и долго отсутствовал. Вернулся. Сел за свой стол, долго молчал, перебирал бумаги. Потом наконец заговорил