Вкус крови. Рассказы. Повесть - стр. 34

– Ну как? – водитель включил зажигание.

– Нормально, – сказал Гарри.

– Замочил?

– Ну.

Гарри Морган успел полюбить русский сленг и с удовольствием им пользовался.

– Пойду, посмотрю, – сказал ополченец. Он вышел из машины, достал из багажника автомат и скрылся в перелеске. Спустя немного времени затрещали очереди. Они длились несколько минут. Вернувшись, он молча сел за руль, тронул машину.

– Добил вшивоту? – Гарри достал сигарету, закурил.

– Дали дёру, – ополченец криво усмехнулся, – разворошил клоповник.

На блокпосту их даже не остановили. Ещё при въезде Гарри Морган предъявил удостоверение члена миссии ОБСЕ.

Благодаря Джеффри Россу Прайту, американскому послу в Киеве, всемогущее АНБ впервые попало впросак. Но и сам упомянутый посол вскоре был отправлен в отставку «по собственному желанию».

Он был выдающимся музыкантом. Тридцать лет назад его имя украшало репертуары знаменитых концертных залов мира, а благодарная публика рукоплескала его необыкновенному таланту. Блестящий виртуоз, проникновенный лирик, он захватывал слушателей своими необычными интерпретациями мировой музыкальной классики.

Его небольшой особняк на Набережной-Луговой с видом на Днепр постепенно ветшал, неухоженный сад зарос диким кустарником, любимая старая яблоня, поверженная недавним ураганом, так и оставалась лежать символом его собственной сломанной жизни.

Ему шёл восемьдесят первый год. В этом доме он родился и прожил всю жизнь. Здесь родились его дети. Здесь он проводил в последний путь жену. Много лет назад они соединились, чтобы всегда быть вместе.

Ах, это «всегда»! – вспомнил он чьи-то слова, – которое кажется столь долгим, а кончается так скоро и так внезапно.

Он вышел на балкон. По утрам, чтобы разогреть скованные суставы, он совершал обычно небольшую прогулку – по наружной лестнице спускался в сад, шёл в дальний его конец на высоком берегу реки, садился на скамью, когда-то сделанную его собственными руками, смотрел вдаль. Мосты, купола соборов, сельские предместья, рассыпанные в широкой пойме цветным узором, вселяли в душу успокоение.

В то утро он записал первые – нотные – строки на слова своего «Реквиема»:

Правая рука после операции плохо слушалась. Кистевая контрактура, тридцать лет назад лишившая его возможности концертировать, теперь позволяла по крайней мере держать перо и даже проигрывать мелодии, которые слетали к нему звуками эоловой арфы и ложились нотными знаками на страницах маленького блокнота.

Эта неведомо откуда взявшаяся болезнь с красивым названием «дюпюитрен», отняв пианистическую виртуозность, побудила его тем к созданию композиций. За годы затворничества он сочинил две симфонии, концерт для фортепьяно с оркестром и несколько опусов камерной музыки.

Он долго не решался на операцию. Но как это часто случается со стариками, которые перешагнув некий возрастной рубеж, загораются мечтой осуществить давно задуманное, он отметил своё восьмидесятилетие визитом в одну из московских больниц, что славилась своим «отделением кисти». Его имя открывало ему все двери.