Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (IV) - стр. 22
– Что врачи?
– Пока полного обследования не провели, они не могут дать точного диагноза. На вскидку – склероз.
– Будем надеяться ничего страшного, – успокаивает Буш.
– Надеюсь.
В фоне эфира слышится приглушенный голос Рейгана: «Кто это, Нэнси?»
– Джорди, – отвечает она. – Он хочет с тобой переговорить.
– Давай! Давай! – требует Рейган и тут же из трубки рвется его радостное приветствие:
– Ты куда пропал, сукин сын?!
В эфире встревоженный голос Нэнси: «Рони, это не жокей Джорди Кемп!»
– А кто?
– Джордж Буш…
Рональд, судя по всему, с непониманием уставился на жену. «Президент США Джордж Буш», – четко выговаривает Нэнси.
– Да-а-а, – тянет он и уже в трубку вежливо говорит:
– Слушаю вас, сэр.
– Ты что, меня не узнал, Рони?
– Узнал, – неуверенно бормочет он.
– Вот и хорошо. Я звоню тебе из Мальты.
– Откуда?
– Из Мальты, Рони… Хочу поздравить тебя и себя. Мы загнали их в угол. Мы, как ты и хотел, дожали их. Твой «Реквием» сработал как часы.
Наступила пауза. Затем приглушенный голос Рейгана:
– Нэнси, у Джорди поехала крыша. Он там с кем-то кого-то загнал.
Лицо Буша багровеет, глаза становятся свинцовыми.
– Это не Джордж Кемп, – шипит жена и вырывает у него трубку.
– Джорди, извините, пожалуйста… У него снова началось.
– Сочувствую, Нэнси. Как просветлеет, передайте, что на Мальте мы добились большего, чем он хотел.
– От души поздравляю, Джорди. Обязательно передам… Ради Бога, простите, – и дала отбой…
Ему не спится. Уже которую ночь. А ночи – чудо! Тихий восторг небес. Роскошные сказки искрящихся звезд в синем отливе черной парчи. Песня песен Соломоновых. Как эта, которая, затаив дыхание, обмерла, словно девица, слушая в себе сладкую истому первой в ее жизни любви.
Интересно, какие ночи тогда стояли над Хатынью и Ходжалами? Сказать мрачные, с перекошенной в злобе мордой? Сказать, что в поздний час тот звезды в небе щелкали искрами, аки волки зубами?..
Сказать можно. Любая ночь, как и день, – не просто время суток. Это чувство. Это ощущение жизни и себя в ней. Это – ты, мир и Бог. Для тех, кто рвал в ту пору плоть людскую, тот мрак над миром, разрывавшийся криками о пощаде и слезной мольбой ребенка – «Не убивайте, дяденька!» – была благодатью небесной. А для тех, кого нещадно губили, та ночь казалась апокалипсисом. Она умирала вместе с ними.
Подробности той ночи в Ходжалы Семен узнал от Центуриона. Он показал ему видеозаписи.
– Утро после шабаша, – комментировал он. – Вот село. Ходжалы. Оно под боком древней столицы Азербайджана – Шуши. В двадцати километрах от Степанакерта.
– Да что ты мне говоришь?! Азербайджан – моя Родина. Я все знаю в ней. И в Ходжалах доводилось бывать. Большое село.
– Вот оно дымится… – не отрываясь от экрана, продолжал комментировать Алекс. – Из шести тысяч человек остались в живых те, кто находился за его пределами… А вот посмотри… Его жители…
– Где? Не вижу?
И тут Семен увидел полуобвалившуюся каменную ограду и вдавленного в нее небритого средних лет мужчину. По обе стороны его надломленных рук свисало что-то бесформенное.
– Что это? – тычет Семен в схваченное багровым инеем и вмёрзшее к его бокам месиво.
– Не что, а кто, – поправляет Алекс. – Его дети. Он стоял, прижавшись с ними к ограде. Их вмазал в нее танк. Очевидно, механик-водитель именно этого и хотел. Обрати внимание, забор под мощным давлением накренился в сторону, противоположную движению танка. Верхние два ряда камня-кубика упали не вперед, а назад, и потому голова мужчины сохранилась. Дети – в лепешку… А вот их мать… Она, видимо, бежала впереди их с годовалым ребенком и мальчиком лет пяти. Увидев, как на ее старших детей и мужа наезжает танк, она бросилась к ним. Ее и мальчонку искромсала пулеметная очередь. По следам траков видно: разворачивая танк, механик-водитель проехал по нему. От малыша остались головка и плечико…