Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (II) - стр. 41
…Тогда на Юзовке он не знал ни этого поэта, ни этих его жгучих строчек. Он думал о маме. Он жалел эту женщину с детишками. И вдруг его, как оглушило.
– Бах-хо! – слышит он возглас Азима.
Он резко оборачивается. Нет, это не Азим. Это тоже чернявый, с такими же, как у шкипера усами и накаленными углями глаз. Он смотрит вперед. Ефим невольно бросает взгляд туда же. Гигантского роста мужичище с широченным плечами, из влившегося в Одесский этап Ростовской колонны, на которого невозможно было не обратить внимание, каким-то образом, дотянувшись к женщине, взял у ней мальчонка и усадил себе на шею. Пацаненок заверещал еще пуще. Мать всполошенно крикнув – «Отпусти, окаянный!» – подбежала ближе. Воспользовавшись этим гигант подхватил и ее с девчушкой.
– Не ори,– прогудел он пароходом,– Умаялась ведь. Понесу немного.
По колонне побежала волна беззлобных смешков и подначек.
И некая волшебная сила откатила Ефима далеко-далеко назад. К его малолетству. Отец также, забросив его на шею, шел к берегу. Мама пыталась отнять его. А отец подхватыва и ее. Она также дрыгала ногами, но уже без тревоги и весело звенела, чтобы он отпустил их…
И этот мужик, один к одному, походил на отца. Только у папы на голове пышно вились черные кольца волос, а у этого рыжие.
– Господин урядник! – окликнул вперди шагавшего конника, один из стражников.– Спирин охальничает.
Урядник оценив представшую картину, сразу все понял.
– Пущай… Баба с ребятенками устала… Токмо ты, Бурлак, не забижай их, – разрешил он и снова направил лошадь во главу колонны.
– Не забижу,– гуднул Бурлак.
А мальчик все плакал да плакал.
– Мать, шо он у тебя никак не угомонится? – спрашивает женщину Спирин.
– Голоден он,– говорит она.
– Эва! – жалостливо тянет Спирин и, задрав голову, прогудел:
– Кандальные! У кого шо есть подкиньте дитятям.
Колонна засуетилась. И пошли по рядам черствые корочки. Больше ничего и ни у кого не было. А у Когана имелось кое-что получше. Что значит хрусты. Хрусты они везде хрусты… Тот конвоир, что пожаловался на гиганта, в эту ночевку, у реки, получил полтинник, чтобы тот в ближайшей Юзовской лавчонке купил что-нибудь съестное. Обрадованный щедростью каторожника он принес ему бутылку кваса, булку хлеба и кругляк ливерной колбасы.
– Тебя, случаем, не Азим зовут? – спросил он того, кто выкрикнул «Бах-хо!».
– Ёх, Аgа Rehim,– сказал он на чужом наречии, хотя по-русски говорил не хуже русских.
– Рахим, значит,– сообразил Коган.
– Можно и так,– согласился Басурман.
– Кличка есть? – поинтересовался Ефим.
– Нет,– недовольно поморщился он.
Очевидно, русскоязычный этап об этом его много раз спрашивал. И вопрос и ответ на него он знал наизусть.
– Меня зовут Ефим,– протянув руку Рахимке, назвался он.– Кличка – Сапсан.
– Это кто Сапсан? – пробасил над ними, приотставшийся Спирин.
– Я Бурлак,– назвался гигант и, внимательно посмотрев на него, добавил:
– Мне говорили о тебе.
– Кто?
– Весточка была,– уклончиво ответил тот.
«Сапсан… Сапсан…» – зашушукались в колонне.
Все стало ясно. Блатная братия получила малявы от Одесских паханов. Наверняка отписали, что он упокоил двух легавых и в большом уважении у воров.
– Рахим,– обратился он к смугляку,– тебе удобней будет. Вынь из переметки моей хлеба, колбаски и кваску… От Одесской братвы детишкам и матери,– громко объявил он.