Виза на смерть - стр. 17

Неизвестно, как бы отреагировала на это Женя, если бы трехлетняя Маша, не расслышав совершенно незнакомое ей слово «Ленин», не похерила нечаянную попытку деда «завладеть ее детским сознанием», абсурдно переспросив: «Чей-чей дедуфка?»

И тогда оба, отец и дочь, впервые за долгие годы, быстро переглянувшись, в голос расхохотались.

И вот теперь она сидит в этой квартире, где никогда не чувствовала себя по-настоящему дома, и ждет звонка от человека, похитившего ее ребенка и требующего сто тысяч долларов в качестве выкупа. И даже теперь отец не хочет и не может ее понять, потому что упрямо продолжает жить в мире, который давно прекратил свое существование. Что он со своими представлениями и специфическим опытом, он, проживший полжизни за границей и встречаясь с себе подобными, может знать о теперешней жизни, о продажной милиции и тем более об этих отморозках, которые похитили ее ребенка? Он даже не смотрит телевизор, потому что заведомо ненавидит все, что составляет эту новую, непонятную и чуждую ему реальность. А она, Женя, неделю назад видела передачу о похитителях детей и знает, что эти люди способны на все… И она не собирается получать по почте страшные посылки и сходить с ума при мысли о том, что эти твари сделают с ее маленькой дочкой. И в милицию она не пойдет. Ни за что.

Вчера она слышала, как мать плачущим голосом уговаривала отца сходить с ней в церковь, а тот отказался. И Женя, так и не решившая для себя, чья позиция ей ближе или, вернее, дальше, – матери, которая раньше всегда называла священников не иначе как попами, а религию – мракобесием и никогда не разрешала ей даже близко подходить к церкви, или отца, оставшегося верным своим марксистским принципам, несмотря на все современные веяния, наговорила им обоим много обидных слов.

– Ни в какую церковь я не пойду, – заявил Василий Демьянович. – Поймите же вы обе – здесь надо не молиться, а действовать. И действовать профессионально. Поэтому оставьте меня в покое и дайте мне, наконец, возможность позвонить в милицию и ФСБ.

– Я запрещаю… слышишь? – тихо сказала Женя, входя к нему в кабинет. – Я запрещаю тебе звонить куда бы то ни было. Я хочу получить свою дочь живой… живой, понимаешь? А если тебе жалко квартиру, так и скажи…

– Женя! Что ты говоришь! – заголосила мать. – Разве папа…

– Оставь ее, – перебил Василий Демьянович, устало опускаясь в кресло, – пусть делает, как знает. – И добавил: – Квартиры мне не жаль, потому что жить в ней не мне, а тебе и «твоей», как ты выражаешься, дочери… А так ты и квартиры лишишься, и…

– Хватит, – перебила Женя. – Не надо меня пугать. Вы достаточно пугали меня всю жизнь, а я хочу жить по-своему, и я… – Она почувствовала, что сейчас заплачет. – Почему, ну почему я не уехала к себе, как собиралась?

– Женя, Женечка, – запричитала мать, – разве мы с папой виноваты в том, что произошло?

– Никто ни в чем не виноват, только дайте мне слово, что вы не будете звонить ни в милицию, ни в вашу любимую гэбуху, никуда… – и Женя, не заметив, как от ее слов помрачнел отец, вышла из кабинета.

– Имей в виду, ты берешь на себя тяжелую ответственность, – донеслись до нее его слова.

Женя не спала уже третью ночь. Она даже не стелила себе постель – только бросала под голову подушку в наволочке. Ей казалось, что она не имеет права спать под теплым одеялом, пока Машка… «Нет, нет, не думать, не думать, не думать…» – приказывала себе Женя, потому что иначе ее захлестывала такая волна страха, жалости и ненависти, которая лишала ее последних сил. А силы – она знала – будут ей еще очень нужны.