Витражное пламя и последняя саламандра - стр. 42
И вот я шла почему-то по пояс в этом порошке и с каждым шагом понимала, что мне конец. И когда я в очередной раз провалилась в этот жутко холодный порошок по самую макушку, я проснулась и услышала, как скрипит, открываясь, дверь.
- Ну ты, малявка? Пошли. Тебя судья ждёт уже.
Я с трудом разлепила глаза. Было очень холодно. Но я заставила себя подняться с топчана и сделать шаг к стражнику, гремевшему ключами у двери в мою клетку. Зуб на зуб не попадал. Как же холодно!
- Трясёшься? Не трясись. Может быть, тебе повезёт, и руку за воровство не отрубят. Может просто поркой на площади ограничатся. Всё же - ты молодая, да и в краже замешана первый раз, - снисходительно бросил стражник.
- Что? Мне отрубят руку или выпорют на площади за то, чего я не совершала? И вы говорите, что это ещё будет везением!? - удивлённо посмотрела я на него.
- А что тебя за это - наградить? - и он рассмеялся, обнажив жёлтые зубы.
Стражник был один. Видимо второй спускаться за мной не стал, будучи уверенным, что деться мне некуда.
- Шевелись, - толкнул он меня.
Ноги я переставляла с трудом. И, видя мою медлительность, стражник всё же схватил меня за локоть и потащил по лестнице.
Мы поднялись наверх, но теплее мне не стало, хотя я очень на это рассчитывала. Никто не предложил мне куска хлеба, но есть я почему-то уже не хотела, а вот от воды бы не отказалась. Но пить, мне тоже, видимо, не положено.
Хотя, чему я удивляюсь? Моего двоюродного брата тоже несколько раз сажали в тюрьму, и возвращался он оттуда совсем больной. Но всё же в столице Огненных было на порядок теплее. Здесь же одна ночь в тюрьме заставила меня продрогнуть просто до костей. Я же привыкла, что саламандр принято унижать, так что нужно просто принять, что и в Столице будет то же самое.
На меня вообще напала жуткая апатия. Я вдруг поняла, что и послушническая хламида меня не защитила. Никому в этом мире маленькая саламандрочка не нужна. И стало до ужаса обидно. Поэтому я плохо запомнила, как меня привели в соседнее здание, и усадили в жёсткое кресло. Оно было большое и страшное, перевитое цепями и ремнями. Я в нём выглядела, наверное, пушинкой. Хорошо хоть, меня не привязали к нему, видимо, моя маленькая фигурка не внушала никому ни страха, ни почтения.
Потом вошёл судья и несколько его помощников. А я всё никак не могла согреться. Меня трясло, зубы стучали.
Я, как в тумане, слушала госпожу Вильфранш-сюр-Сон. Мерзкая старуха орала и плевалась, о том, как я украла её единственную радость и отраду для глаз. Самую её величайшую ценность в этой жизни. То единственное, что удерживает её в этом бренном мире. Её фамильный перстень. По всему выходило, что, если бы меня не поймали - мерзкая старуха скончалась бы от такой потери. А это уже было похоже на покушение на убийство. Видимо, я должна была знать, что без перстня она умрёт. Как это всё укладывалось в рамки разумного - я не понимала.
А ещё мне почему-то слова вообще не дали. Не задали ни единого вопроса, и не выслушали мою версию. Хотя вряд ли я что-то могла сказать. Зубы стучали, во рту пересохло, а глаза слезились. Из-за текущих из глаз слёз, я плохо видела окружающих меня людей. Только размытые силуэты.
По всей видимости, мои стучащие зубы, слёзы, бежавшие из глаз, и то, как я, пыталась согреться, обхватив себя руками - всё это убедило судью в том, что я виновна.