Витающие в облаках - стр. 21
Мадам Астарти еще покурила, навела марафет – вновь столкнувшись с вечным вопросом: как красить глаза, если она ничего не видит без очков, – и наконец приготовилась к выходу из дому.
Зазвонил телефон, но, когда мадам Астарти взяла трубку, собеседник с решительным щелчком отключился. В трубке послышалась мертвая тишина. Нет, так не говорят. Тишина не слышится, она просто есть. У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Таракан. Нет, кажется, не так. Иногда мадам Астарти приходило в голову, что, может быть, у нее наступает старческий маразм. Но ведь изнутри этого никак не понять.
Она тщательно заперла дверь, решив, что лишняя осторожность не помешает – хотя всю жизнь жила по прямо противоположному принципу.
– Пора идти, – сказала она, не обращаясь ни к кому в особенности, хотя…
Тут меня напугал профессор Кузенс: он вдруг наклонился ко мне, извлек из кармана мятную конфету и сунул мне в руку со словами «ты хорошая девочка», словно кто-то убеждал его в обратном.
Интересно, подумала я, действительно ли профессору столько лет, на сколько он выглядит? Я притягивала стариков как магнит – они слетались ко мне стайками на остановках и в магазинных очередях в отчаянном желании поболтать о погоде и автобусном расписании. Андреа боялась стариков (наверно, подозревая, что сама когда-нибудь станет таковой, и пытаясь избежать этой участи). По ее словам, каждый раз при виде младенца она думала о том, что когда-нибудь он станет стариком. Лично я предпочитаю при виде старика думать о том, что когда-то он был чьим-то ребеночком. Может, существует два типа людей (у одних стакан наполовину пустой, у других наполовину полный): одни прозревают бывшего младенца в человеческой развалине, а другие, депрессивные, смотрят на тугие щечки младенца и видят выжившую из ума старуху.
– Мудрую, – поправляет меня Нора. – Мудрую старуху.
У Арчи в глазах уже светился огонек безумия. Из-за жары и тесноты в аудитории он принимал все более растерзанный вид – ослабил галстук, расстегнул воротник, а мокрые пятна под мышками расползались по груди, сближаясь, как два океана, полные решимости найти соединяющий их пролив.
– …или как переход от одной манифестации к другой, от денотата к десигнату…
– Арчи, извините, пожалуйста. – Профессор Кузенс махал рукой, чтобы привлечь внимание лектора.
– Да? – стоически спросил Арчи.
– Вы не могли бы вернуться немножко назад? – добродушно попросил профессор. – Я, кажется, теряю нить ваших рассуждений. Боюсь… – он окинул студентов заговорщической улыбкой, – боюсь, мне не тягаться с гениальным умом доктора Маккью…
Арчи волок свой стул по ковру, отталкиваясь ногами – передвигаясь на такой манер, он напоминал особо неуклюжего далека[53], – но вдруг остановился перед профессором и начал делать какие-то странные дыхательные упражнения, вероятно, чтобы успокоиться, хотя со стороны казалось, что он пытается надуть самого себя, как шарик.
– Реализм, – терпеливо перебила Марта, спасая Арчи. Обращаясь к профессору Кузенсу, она произносила слова очень медленно и очень громко: – Доктор Маккью говорил о реализме.
– А! – Профессор Кузенс улыбнулся Марте. – Троллоп!
Арчи отъехал назад по бурому казенному ковролину, отступая, и рявкнул:
– Валидность миметической формы в постиндустриальную эпоху уже неубедительна!