Вирус - стр. 21

Оба солдата покинули мой дворик, точнее дворик майора, и присоединились к своему взводу.

Я приник к окну, чтобы увидеть самое трогательное зрелище, когда-либо виденное мной.

Весь взвод выстроился в шеренгу и замер в ожидании, никто больше не стрелял, на несколько секунд воцарилась полная тишина, словно отключили звук на телевизоре. Солдаты ждали, пока к ним медленно приближался живой мертвец.

Отсюда мне было плохо видно этого мертвеца, поэтому я припал к оптическому прицелу винтовки, и хотя я знал, кто был этот мертвец, мне, тем не менее, хотелось его рассмотреть как следует.

Без сомнения, это был майор. Тот самый человек, что улыбался мне с фотографий или, напротив, был сосредоточен и хмур, в зависимости от обстановки. И хотя в изорванном зубами лице все еще можно было узнать бравого майора, теперь это был не он.

Я сглотнул комок в горле, когда рассмотрел его вблизи: рваные раны на лице, короткий ежик седых волос, залитый почерневшей кровью, вырванное зубами горло, почти до кости обглоданные руки, залитый кровью камуфляжный костюм.

Майор до последнего носил форму, как некий символ своей нерушимости и непоколебимости: «Солдат должен умирать в форме и при оружии, тогда это смерть героя», – сказал как-то Рузвельт.

Мне было невыносимо больно смотреть на происходящее на улице, особенно учитывая, что я пировал на костях майора, бесцеремонно занявший его место в безопасном доме.

Это я должен там слоняться с тупым голодным взглядом, а не этот смелый честный человек.

Я пытался заставить себя отойти от окна и не видеть всего этого, но не мог. Словно моя собственная совесть заставила меня насильно досмотреть акт чести и гуманизма до конца.

Когда между солдатами и мертвым майором оставалось не больше четырех метров, их командир выступил навстречу мертвецу и отдал честь, остальные последовали его примеру.

Мертвый майор замер на секунду, словно в его мертвом мозгу разгорелось слабое пламя угасшей навеки памяти, и сделал последний шаг в своей «нежизни».

Командир взвода морских пехотинцев вскинул увесистый кольт М1911 и выстрелил ему в лоб, майор опустился на асфальт. Его тело тут же подхватили два солдата и оттащили в фургон грузовика.

Такой человек был достоин похорон, и все это знали. Как колона двинулась дальше, я уже не смотрел, я рыдал на полу в спальне, и мое рыдание, сквозь которое вырывалось нечто большее, нежели просто плач горя, разносилось по пустому мертвому дому.

Дом умер вместе со своим прежним хозяином, а я лишь паразит, поселившийся на трупе и пировавший на его мертвой плоти.

Так паршиво мне не было никогда в жизни. Что-то сломалось во мне в тот день.

После появления военных прошло три дня. Я почти не поднимался на чердак, предпочитая отсиживаться перед телевизором с пультом в одной руке и стаканом выпивки в другой. Я много думал о произошедшем, анализировал, сравнивал и пытался найти себе оправдание в том, что я паршивый трус, который не достоин таких комфортных условий в зомби-мире. Но чем больше я об этом думал, тем больше презирал себя, и в итоге пришел к очевидному выводу: я трус, и не было мне оправданий. Что уж кривить душой, тем более перед самим собой.

Хотя тот факт, что я это признал, заслуживает мизерного уважения, не правда ли? Многие ли из моих знакомых могут вот так самого себя назвать трусом? Думаю, нет. А я смог.