Вирус бессмертия - стр. 40
«Сбегу, – закрыв глаза, думал энкавэдэшник. – Сбегу при первой же возможности. Эта страна не для людей, здесь должны жить медведи. Им ведь без разницы, по колено снег или по пояс, и зима длиной девять месяцев им нипочем, и то, что солнце садится в пять вечера».
Он с болью в сердце вспомнил одну из своих служебных поездок в Париж. В марте там было тепло, как в Москве посреди июня, там играла музыка и пахло цветами, там женщины ходили в коротких пальтишках, а мужчины в пиджаках и шляпах вместо тулупов и шапок-ушанок. И еще там было светло. Господи, до чего же там светло! Тысячи электрических ламп – в домах, в уличных фонарях, в магазинных витринах… Даже автомобильные фары там светят ярче. И никаких керосинок!
«Эмка» остановилась у знакомой калитки. Дроздов с неохотой распахнул дверь и закашлялся от влетевшего в легкие ветра со снегом. Красноармеец во дворе стоял, как статуя, лишь собака чесалась, внося признаки жизни в дремучую безысходность окружающего пространства.
«Бежать отсюда, бежать! – думал Максим Георгиевич, поднимаясь на крыльцо. – Только бы со Стаднюком все получилось. У меня при нем такой будет козырь в рукаве, что никто мне путь не закроет. Никто».
Он распахнул дверь и разделся. Тихо вошел в гостиную. Через приоткрытую дверь спальни было видно, как в свете настольной лампы Машенька читает брошюру. Услышав Дроздова, она захлопнула книжку, сунула ее в тумбочку и оглянулась.
– Как? – одними губами спросил энкавэдэшник.
– Спит, – так же неслышно ответила женщина.
– Пора будить, – уже в голос сказал Дроздов. – Зови Евгения Поликарповича.
Сам он вернулся в прихожую и оттуда по деревянным ступеням направился на второй этаж. По пути он остановился возле лепного цветка, украшавшего карниз на стене, за которой располагалась его личная комната. Украдкой оглянувшись, он прильнул глазом к отверстию, образованному не до конца раскрывшимися гипсовыми лепестками, и несколько секунд стоял неподвижно. Только после этого он взошел по оставшимся ступеням и отворил дверь в комнату. В ней не было ни одного окна – Максим Георгиевич больше доверял кирпичным стенам, чем хрупким стеклам. Закрыв за собой дубовую дверь, обитую изнутри железом, он зажег электрическую люстру, погасил тусклую лампу на трюмо, а зеркала самого трюмо повернул так, чтобы они не отражали комнату. Напротив трюмо звонко тикали напольные часы. Потом Дроздов швырнул на стол револьвер и повалился на шикарную, застеленную атласом кровать. Он распластался, раскинул руки и опустил веки.
Это был отдых, способность к которому он по необходимости выработал за последние несколько лет. Десять секунд на расслабление и выравнивание дыхания, еще десять на погружение в особое состояние между сном и бодрствованием, когда мозг замирает, а сознание перестает быть, сохраняя открытыми все органы чувств. Сорок секунд неподвижности и покоя. Все! Другие палили себя кокаином, чтобы иметь возможность крутиться по несколько суток подряд, но от кокаина сердце превращалось в тряпочку и в один прекрасный миг рвалось. Дроздов же хотел, надеялся еще исправить свою жизнь и воспользоваться ею по полной программе.
Максим Георгиевич распахнул веки и растер щеки ладонями.
– Подъем! – приказал он самому себе.
В голове еще шумело, но волна усталости откатила. Трое суток без сна – не смертельно для привычного человека, надо лишь уметь расслабиться на минуту, а затем снова за дело.