Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая - стр. 32

– По ту сторону пропасти, в которую вы готовы были упасть. Схватитесь за мой плащ и не бойтесь.

– Почему вы мне раньше не говорили об этом, Арамис? Был день, когда вы могли меня спасти, дав мне один миллион.

– Тогда как сегодня… тогда как сегодня я дам вам двадцать миллионов, – сказал прелат. – Да будет так! Причина этого очень проста, друг мой: в тот день, о котором вы говорите, у меня не было в распоряжении этого необходимого миллиона, нынче же мне легко будет получить двадцать миллионов, которые мне нужны.

– Да услышит вас Бог и спасет меня!

Арамис вновь улыбнулся обычной загадочной улыбкой.

– Меня-то Бог всегда слышит, – сказал он, – это происходит, может быть, оттого, что я ему очень громко молюсь.

– Я отдаюсь в вашу полную власть, – прошептал Фуке.

– О нет, я совсем иначе на это смотрю. Я сам в вашей полной власти. Поэтому вы, как самый тонкий, умный, изысканный и изобретательный человек, вы в мельчайших подробностях распорядитесь празднеством. Только…

– Только? – переспросил Фуке как человек, знающий цену умолчания.

– Только, предоставляя вам изобретение всех подробностей, я оставляю за собой наблюдение за выполнением.

– Каким образом?

– Я хочу сказать, что на этот день вы превратите меня в мажордома, в главного управляющего, в человека, в котором будут совмещаться начальник охраны и эконом; мне будут подчинены люди, и у меня будут ключи от дверей; вы, правда, будете отдавать приказания, но вы будете их отдавать мне; они должны пройти через мои уста, чтоб достигнуть назначения, вы понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Но вы принимаете мои условия?

– Еще бы! Конечно, друг мой!

– Это все, что мне нужно. Благодарю вас. Составляйте список гостей.

– Кого же мне приглашать?

– Всех!

Наши читатели видели, как в этой повести параллельно развертывались приключения нового и старого поколений. У одних – отблеск былой славы, горький жизненный опыт или же мир, наполняющий сердце и успокаивающий кровь под рубцами, которые прежде были жестокими ранами. У других – битвы самолюбия и любви, мучительные страдания и несказанные радости, кипящая жизнь вместо воспоминаний.

Если некоторая пестрота в эпизодах этой повести бросилась в глаза читателю, то причина ее – в богатых оттенках двойной палитры, которая дарит краски двум картинам, развертывающимся параллельно, смешивающимся и сочетающим строгий тон с тоном радостным. На фоне волнений одной виден покой другой. Порассуждав со стариками, охотно предаешься безумствам в обществе с юношами.

Поэтому, если нити нашей повести слабо связывают главу, которую мы пишем, с той, которую только что написали, нас это беспокоит не больше, чем Рейсдаля[20], когда он писал осеннее небо, только что закончив весенний пейзаж. Мы предлагаем читателю поступить так же и вернуться к Раулю де Бражелону на том месте, где мы его оставили в последний раз.

Возбужденный, испуганный, страдающий, или, вернее, без ума, без воли, без заранее обдуманного решения, он убежал после сцены, конец которой он застал у Лавальер. Король, Монтале, Луиза, эта комната, это непонятное стремление избавиться от него, печаль Луизы, испуг Монтале, гнев короля – все предрекало ему несчастье. Но какое?

Он приехал из Лондона, потому что ему сообщили об опасности, и сразу же увидел призрак этой опасности. Достаточно ли этого было для влюбленного? Да, конечно, но недостаточно для благородного сердца.