Ветер сулит бурю - стр. 32
Он слегка покраснел. «Рыжие вообще легко краснеют, – подумал Мико, – так что сразу видно, когда они попадают впросак».
– Подумаешь! – сказал Питер. – Я ведь просто так спросил.
– А зачем тебе ружье? – спросила она, помолчав.
– Это что, твой остров? – спросил он.
– Может, и мой, – сказала она.
– Сама должна знать, зачем людям ружья, – сказал Питер грубо. – Пошли отсюда, ребята!
Он собрался уже уходить, но потом снова обернулся.
– Как называется книжка? – спросил он вызывающе, вытянув вперед шею.
Как ни странно, но она ему ответила.
– Ее написал мистер Джеймс Стивенс[14], – сказала она, подчеркивая каждое слово, будто желая сказать, что откуда, мол, такому невежде знать, кто это такой.
– А кто ее тебе потом растолкует? – поинтересовался тогда Питер.
– По-моему, ты очень грубый мальчик, – сказала она, сверкнув глазами.
Добившись наконец от нее проявления чувств, Питер собрался уходить.
– Ну, пошли, ребята! – повторил он, решительно повернув вниз к берегу.
– Надеюсь, вы не будете стрелять птиц? – громко сказала она. Ее слова заставили Питера остановиться. – Никто здесь никогда не бьет птиц. Они не боятся выстрелов. Нельзя их здесь стрелять. Это смертный грех.
– Да неужели? – спросил Питер с изысканной вежливостью, подняв рыжие брови. – Как интересно! Что ж, если ты здесь еще посидишь немного, то увидишь немало смертных грехов.
Он повернулся и на этот раз твердо пошел к берегу.
– Не обращай на него внимания, – сказал Томми девочке.
– Он из Голуэя? – спросила она.
– Да, – ответил Томми.
– Странно, – сказала она таким тоном, как будто среди бела дня встретила на рынке эскимоса, покупающего сосиски.
– Тебе нравится Джеймс Стивенс? – спросил Томми.
– Я его обожаю, – ответила она простодушно, со всем жаром своих пятнадцати лет (во всяком случае, Мико показалось, что ей должно быть лет пятнадцать).
– Мне он тоже нравится, – сказал Томми, – только уж очень много у него фантастики.
Мико этот разговор показался странным, но потом, вспомнив, как Томми вечно сидит, уткнувшись в книги, он решил, что ничего удивительного здесь нет. Сам Мико никогда ни о каком Стивенсе не слыхал, кроме того, который изготовлял сине-черные чернила, стоявшие в большой бутылке на столе у Папаши.
– Ах, да что ты понимаешь! – сказала она, немного покровительственно махнув рукой, но в душе слегка удивилась, что какой-то мальчишка из Кладдаха (почему-то мальчишек из Кладдаха всегда можно безошибочно распознать) понимает, о чем идет речь, тогда как она как раз собиралась подавить их своим превосходством и заставить убраться со своего чудесного островка.
Это было ее убежище. Сюда несла она все стремления, желания и тоску надвигающейся юности; сюда удалялась, чтобы побыть подальше от всех и вся; здесь можно было молчать и читать о далеких неведомых странах и оставаться наедине с птицами и бездонным синим морем, которое, кстати сказать, в этой бухте никогда не бывает синим, здесь оно зеленое-зеленое, как робкие чувства расцветающей юности.
– Идете вы или нет? – кричал Питер с пустынного берега, сложив руки рупором.
– Ладно, Питер! – крикнул Томми. – Сейчас идем.
Томми умел удивительно легко перескакивать с одного предмета на другой, только сейчас его мысли занимала эта девочка с коротко остриженными волосами, падающей на лоб челкой, с правильными чертами лица и решительным подбородком; сейчас это была она со своим Джеймсом Стивенсом, а уже через минуту он весь ушел в сложную механику двадцатидвухмиллиметровки. Подходя к Питеру, он уже успел пережить выстрел во всех подробностях: представил себе все так ясно, как будто сам оттянул хорошо смазанный затвор, ощутил под пальцами маленький продолговатый патрон, вставил его в патронник, навел мушку, прицелился и услышал треск выстрела.