Вести с полей - стр. 7
Чалый развернулся и, широко раскидывая ноги на скользкой земле, рванул к Лазареву. Прибежал вовремя. Генка уже заглотил пару стаканов и обувался в сапоги. Собирался ехать в поле. Чалый Серёга здороваться повременил. Обошел трактор вокруг. Плуга на нём не было. Основы тоже. Не обращая внимания на улыбающегося Генку, Чалый открыл левую дверь ДТ – 54. Сиденья вообще не было. Вместо него, уперевшись «рогами» в панель переднюю, стояла на двух толстых плоскостях крепёжная основа. Болты и гайки от неё лежали между этими плоскостями на тряпке.
– Дык это…– Генка с открытым ртом постоял несколько секунд, осмысливая ситуацию: – Срезало у меня болты на пахоте, крепеж и плуги отвалились. А я, дурак, назад к плугам сдал. И крепёжку-то помял совсем. Ну, думаю, налажу завтра, а пока займу на время у кого-нито. Вот…
После этих слов он судорожно стал загребать по глине жидкой ногами. Чтобы смыться успеть. Но не успел. Серёга Чалый оттолкнулся от гусеницы и сразу же оказался напротив Лазарева. Дал ему поддых, не сильно, но правильно. Генка скорчился и Чалый воткнул его, согнутого, лицом в жижу и придавил на минуту за шею.
– Был бы ты гадом, Лазарев, я бы тебя уделал по полной. Потому, что воровать – это сучье занятие, позорное. У чужих тыришь, у своих – всё один хрен. Любой вор – дешевка. Дешевле коробки спичек. – Чалый Серёга убрал руку с шеи и Генка перевернулся на спину, кашляя и выплёвывая грязь. – Но ты просто мозги пропил, а потому дураком стал. Я ж тебя помню с пятьдесят седьмого. Человеком же был. Пацанов наших на гитаре учил играть. Волейбольную команду собрал. Десять совхозов мы тогда обыграли. Эх, Генаха, мля!
Чалый забрал из кабины болты, гайки, основу крепёжную, закинул её на спину и пошел на МТС. День рабочий накрылся. Семь рублей – мимо кармана.
– Ну, да и ладно, – решил Серёга. – Нагоню завтра. Там и надо-то тринадцать гектаров поднять. Сделаем.
Утро взлетело над степью лёгкое, ясное. Носились птицы всякие низко над стернёй, зависали на мгновение и планировали на россыпи зерна. Его много было, оставленного. Рай для птичек, мышей-полёвок, сусликов и сурков. Земля прогревалась под ясным, ещё не прохладным солнцем, и от неё вверх поднимался синеватый, приятный глазу дрожащий в медленно бегущем без ветра воздухе, пахнущий соломой пар. Олег Николаев тридцатисемилетний бывший комсомолец из Ярославля, шоферивший на родине после армии, как и многие городские парни и девчонки, увидел в призыве государственном – ехать поднимать целину – и романтическое, и героическое, даже исключительное для процветания страны великое дело и пошел в горком комсомола за путёвкой.
В Кустанае на курсах переучился на комбайнера, первые три года вкалывал как безумный, почти без отдыха, устанавливал рекорды по уборке напрямую, с подкосом и обмолотом. Машины под его бункер подъезжать не успевали. Фотография Олежки Николаева и на совхозной Доске Почета висела, и на районной, а на областном слёте целинников подарили часы с гравировкой «Ударнику коммунистического труда», Почетную грамоту дали от обкома комсомола и путёвку в Пятигорск, в профилакторий для тружеников сельского хозяйства. Он, правда, не поехал. Дел в совхозе по горло было. Да и женился он здесь хоть и поздновато, в тридцать лет, зато на молодой красавице Оле Воропаевой из Мурманска, которой только-только пробило двадцать. И всё им в первые целинные годы нравилось. И жить вместе, и пацана растить, и любить целину, верить в то, что твой труд не просто нужен стране, а обеспечивает её славу и процветание вместе с трудом таких же чокнутых, вкалывающих не за рубли, а за идею. А лет через пять всё исчезло. Как и не было этой радости оттого, что ты тоже причастен к великому делу. Сын вырос до восьми лет. Учился в плохой совхозной школе, где две молоденьких девчушки после кустанайского педучилища преподавали все предметы и маленьким, и большим. Жена сидела в отделе кадров и работы у неё не было никакой. Кадры не менялись. Не приезжали новенькие, медленно спивались и регулярно вымирали разными способами старенькие. Вот их она и снимала с учета. Оля глупела на глазах, дома несла всякую чушь, которую они вместе с четырьмя тётками из отдела месили целыми днями.