Вести с полей - стр. 29
– На склады! – громко ответил Серёга. – А ну, девочки-мальчики, все по кузовам разбежались! Поедем так: шесть левых машин на шестнадцатую и семнадцатую клетки. Там три комбайна уже верх снега сносят. Пять правых – на сорок восьмую и сорок девятую. С них тоже снег убрали. Кто не влезет – ждут. Машины людей отвезут и вернутся за остальными. У нас восемь клеток неубранных. Надо с них до последнего колоска взять. Или хлеба в домах зимой не будет. Короче, себе собираем на жизнь с хорошим куском хлеба на каждый рот. Так что, никто не сачкует! Договорились? Мешки в кузовах. Все вытаскивайте на месте.
Минут за двадцать почти шестьсот человек втиснулись в кузова и «газоны» и,
кренясь на ухабах и скользя юзом по пустыне белой, тяжело двинулись вокруг прикрытой снегом пашни к горизонту. Где-то возле него лежали расчищенные поля с пригнутыми к земле низкими колосками.
Через два часа вернулись пять машин, ещё через час – оставшиеся шесть. Весь народ ждущий не поместился.
– Да приедем скоро. Ждите. Эти-то клетки поближе, – Валечка Савостьянов махнул рукой, свистнул в два пальца и караван по проложенной колее медленно исчез с глаз оставшихся ста человек, спрятавшихся от лёгкого холодного ветерка за двумя скирдами соломы.
– Не успеем за пять дней, – сказал себе под нос Чалый. А через неделю по прогнозу – буран. Тогда не хватит на зиму хлеба и будет буза. Хорошо если без крови.
Через час приехали грузовики и забрали последних. День тяжелых испытаний во имя спасения от голода стартовал. Насчет слова «голод» я не преувеличиваю. В любой деревне главной едой и индикатором благополучия был хлеб. В городе, конечно, без него тоже жилось хуже. Но на селе не жилось совсем. Нет хлеба – никакая еда в рот не идет. Спокон веков так.
***
Если бы над полем совхоза имени Корчагина, над шестнадцатой и семнадцатой клетками, к примеру, зависли во время сбора колосков вертолеты с начальством из Москвы, то Данилкина, директора, могли бы приговорить к расстрелу как организатора массовых репрессий и антигуманного обращения с советскими трудящимися. А районных начальников и областных – кого посадили бы для острастки, а самых главных сняли бы к чёрту с «царских» тронов. Потому, что увиденная сверху картина уборки зимой вручную из-под снега хлебных колосьев себе и детишкам на прокорм могла бы даже самых закалённых бюрократов-чиновников довести до кондрашки. Или до инфаркта. Но вертолётов в то время в Кустанае было очень мало. Считай, вообще не было. Не хватало даже на санитарное обслуживание. А с самолёта не поняли бы они ничего. Ну, копошатся люди пять шесть секунд под иллюминатором. Что там разберёшь за это время?
– Эй, Крохалева!– орал Артемьев Игорек ползущей на коленях почти сорокалетней женщине из столовой. – Давай поцелуемся! Давай, блин, а то заколдобишься! Или самогона хряпни стопарь! Веселей поползёшь и рвать колоски полегче будет. Но лучше – всё разом. И поцелуемся покрепче, и по стакашке дёрнем! Во, пойдет дело! В стахановцы выбьемся. Килограммов по пять Данилкин сверху даст. Подарит, сучара!
– А пошел ты! – болезненно передвигаясь на мокрых в коленях мужских штанах, кричала в ответ Крохалёва. – Стриги сам, не волынь! Чего треплешься? И полмешка вон никак не наберешь, бабник хренов. Целоваться ему приспичило. Я ж тебя как поцелую, так ты и ползать не сможешь. Дон Жуан, мля!