Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия - стр. 35
– Что ж, – сказал я, – ваш Джеймс не солгал. Все это правда, но только никакого сражения не было.
Просто миролюбивые и безоружные люди были избиты негодяями, вооруженными дубинками.
– И они это стерпели? – вскричал Дик, и я в первый раз увидел недоброе выражение на его приветливом лице.
– Нам пришлось стерпеть, – сказал я, покраснев. – Нам больше ничего не оставалось.
– Вы, кажется, хорошо осведомлены в этих делах, сосед, – заметил старик, пристально поглядев на меня. – Правда ли, что этот случай не имел особых последствий?
– Последствия были такие, – сказал я, – что многих отправили в тюрьмы.
– Из тех, кто орудовал дубинками? – спросил старик. – Всыпали, значит, чертям!..
– Нет, из тех, против кого орудовали дубинками, – ответил я.
– Друг, я подозреваю, что вы начитались врак и оказались слишком доверчивы, – строго произнес старик.
– Уверяю вас, – настаивал я, – то, что я говорю, сущая правда!
– Хорошо, хорошо, я вижу, что вы думаете, сосед! – продолжал он. – Но я не понимаю, почему вы, собственно, так уверены.
Я не мог ему объяснить «почему» и промолчал. Между тем Дик, который сидел задумчиво нахмурясь, заговорил наконец мягко и даже с грустью:
– Как странно думать, что люди, подобные нам, жившие в этой прекрасной, счастливой стране и обладавшие, подобно нам, чувствами и привязанностями, могли поступать так отвратительно!
– Верно! – поучительным тоном заметил я. – Но то время было все-таки лучше, чем предшествовавшее ему. Разве вы не читали о Средних веках и о жестокости тогдашних законов? В те времена люди, казалось, находили удовольствие в том, чтобы мучить своих собратьев. По правде сказать, они больше поклонялись палачу и тюремщику, чем богу.
– Да, – сказал Дик, – есть хорошие книги о той эпохе, и я некоторые из них читал. Что же касается большой перемены к лучшему в девятнадцатом веке, то ее я не вижу. В Средние века люди поступали согласно своей совести (на это справедливо указывает ваше замечание об их боге), и сами были готовы претерпеть то зло, которое причиняли другим. А что касается девятнадцатого века, то люди тогда были лицемерами, с претензией на человечность. Они мучили тех, кто был им подвластен, заточая их в тюрьмы без всякой причины или за те поступки, к которым сами тюремщики их вынуждали. О, даже мысль об этом ужасна!
– Но, может быть, они сами не знали, каково сидеть в тюрьме? – заметил я.
Дик помрачнел и даже рассердился.
– Тем больший позор им, раз мы с вами и то знаем, что это такое, столько лет спустя! – воскликнул он. – Видите ли, сосед, они не могли не знать, как вредны тюрьмы с точки зрения общего народного блага.
– А у вас совсем нет больше тюрем?
Как только у меня вырвались эти слова, я понял, что сказал глупость, так как Дик густо покраснел и нахмурился, а старик удивился и огорченно посмотрел на меня. Сдерживая гнев, Дик сказал:
– Как вы могли задать подобный вопрос?! Разве я не говорил вам, что мы достаточно знаем о тюрьмах по свидетельству источников, заслуживающих доверия. Мы очень ясно представляем себе прежние застенки. И разве вы сами не обращали внимания, что у встречавшихся нам по дороге людей счастливый вид? А как могли бы люди быть счастливы, зная, что их друзья в тюрьмах? Неужели они терпели бы это спокойно? Если бы люди томились в тюрьмах, разве можно было бы скрыть это от народа, как можно скрыть случайное убийство. Такое убийство происходит не преднамеренно, без хладнокровной поддержки многих лиц, как это бывает при заключении в тюрьму. Тюрьма! О, нет, нет! – он остановился и, немного остыв, продолжал уже мягче: – Простите меня! Мне не следовало так горячиться, раз теперь никаких тюрем нет. Боюсь, что вы осудите мою несдержанность. Вы приехали из дальних стран, и нельзя ждать от вас знакомства со всеми этими вещами. Наверно, мои слова вас задели.