Вещи, о которых мы не можем рассказать - стр. 44
В результате стало не так уж важно, разрешено ли мне покидать ферму, чтобы навестить друзей в городе, потому что в бо́льшую часть дней у меня даже не было сил дойти до границы поля, чтобы поболтать с Юстиной. И оказалось несущественно, есть у меня карман на юбке или нет, потому что чаще всего по утрам я продолжала забывать положить удостоверение личности внутрь. Нам пока не устраивали выборочных проверок удостоверений личности на ферме, и, хотя рассказ отца об облавах-lapanka в городе немного напугал меня, я еще не осознавала, насколько близка опасность.
С понедельника по субботу я трудилась с мамой на земле, порой работая в поле с восхода солнца до заката. Ранним утром я выводила животных пастись, выпускала кур во двор, а потом работала с родителями в поле. Почти все приходилось делать вручную, бесконечно трудоемкий цикл вспашки и посадки, прополки и сбора урожая, затем снова вспашки.
Маме, отцу и двум моим крепким братьям, с учетом моей вялой помощи, удавалось справляться, но теперь близнецов не стало, а ревматизм отца обострялся всякий раз, когда приходили холода, поэтому маме и мне приходилось изо всех сил бороться, чтобы выполнять тот же объем работы. Волдыри на моих руках росли, пока не слились в один сплошной волдырь, который лопнул, и огрубевшая кожа постепенно стала плотной, испачканной землей мозолью во всю ладонь. Днем я так много времени проводила в согнутом состоянии, что ночью могла лежать только в позе эмбриона, потому что, попытайся я лечь прямо, мою спину свело бы судорогой.
Я переживала за своих братьев и за Томаша, но днем вся эта борьба за выживание отнимала столько сил, что беспокойство стало просто белым шумом. Мы должны были выжать из земли все возможное, потому что от этого зависела наша жизнь. Долгие дни у меня не было других мыслей, кроме как о работе, и других чувств, кроме страха, который заставлял меня замирать всякий раз, когда мы видели нацистскую машину, проезжающую рядом с нашими воротами.
Только когда безумная гонка прекращалась, я позволяла себе перед сном сосредоточиться на Филипе, Станиславе и Томаше. Я молилась за своих братьев со всей оставшейся у меня энергией, а потом открывала ящик, нащупывала мамино кольцо и на одно чистое мгновение предавалась мечтам о Томаше.
Иногда я погружалась в воспоминания, порой представляла наше воссоединение, часто думала о дне нашей свадьбы, представляя этот победный момент в самых нелепых подробностях, вплоть до количества рубиново-красных маков, которые будут в моем букете. Я все еще ясно видела Томаша в своем воображении – смеющиеся зеленые глаза, озорную улыбку, то, как его волосы падали на лоб, и его привычку откидывать их назад, только для того, чтобы они немедленно снова упали на лицо.
Проблема заключалась в том, что как только мысли о Томаше заполняли мой разум, меня одолевала безнадежная тоска. В эти минуты меня охватывало отчаяние от своей беспомощности, и я так рыдала перед сном, что наутро мои глаза все еще выглядели заплаканными.
У меня не было сил изменить свою судьбу. Все, что у меня было – способность дышать и крошечный кусочек надежды, что если я буду продолжать двигаться вперед, то смогу выжить, пока кто-то другой не изменит мир вокруг.
Квоты на нашу продукцию увеличивались и увеличивались. В конце концов отцу пришлось загрузить в тележку все имеющиеся у нас продукты и отвезти в город для передачи солдатам. Взамен ему вручили наши продовольственные талоны. Когда он в первый раз вернулся с полученной едой, я подумала, что как-то неправильно поняла договоренность.