Вещи, о которых мы не можем рассказать - стр. 33

Молодые люди по большей части стояли как вкопанные. Некоторые – самые юные – плакали, но это были не те безудержные эмоции, которые мы видели у их матерей, – это были слезы недоумения. У меня возникло ощущение, что даже после того, как поезд прибудет на рабочие фермы, этим молодым людям понадобятся недели, чтобы смириться с реальностью своего положения.

И я была бы одной из них, если бы не мои братья.

Я почувствовала облегчение с тех пор, как было принято решение, что останусь я. Но стоя здесь, в полной мере осознавая последствия того, как легко я приняла благородный поступок братьев, я почувствовала, как внутри поднимается волна горя, угрожая сбить меня с ног.

Эмилия внезапно потянула меня за руку, я посмотрела вниз и наткнулась на ее пристальный взгляд.

– Как ты думаешь, Томаш все еще жив? – спросила девочка. Я моргнула, удивленная и вопросом, и смиренным тоном, которым она его задала. Я мысленно встряхнулась и заставила себя сосредоточиться, потому что было что-то неправильное в таком взрослом, печальном тоне милой маленькой Эмилии. Я взъерошила ее волосы и твердо сказала:

– Конечно! Он жив, с ним все в порядке, и он делает все возможное, чтобы вернуться к нам.

– Почему ты так уверена?

– Он обещал мне, глупышка. Томаш никогда бы не нарушил данного мне слова.

Ее пронзительные зеленые глаза не отрывались от моего лица, и мне потребовалась вся моя сила, чтобы не отвести взгляд. Потому что я знала: стоит мне это сделать, и Эмилия увидит меня насквозь. Была ли я уверена в том, что говорю? Нисколько. Но несмотря на все отчаяние, охватившее нас в тот день, я хотела уберечь Эмилию хотя бы от одного – от сомнений в ее любимом старшем брате.

Она порывисто кивнула и снова уставилась на собравшуюся вокруг нас толпу. Вскоре прозвучало объявление о том, что молодым людям пора рассаживаться по вагонам. Филипе шагнул ко мне и заключил в медвежьи объятия.

– Присматривай за мамой и папой, Алина. И работай старательно.

– Я так хочу, чтобы ты остался! – всхлипнула я, чувствуя себя в этот момент настолько виноватой, что даже не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

– Я не могу остаться, зная, что тогда придется ехать тебе, – мягко проговорил он, поцеловал меня в лоб и прошептал в мои волосы: – Будь мужественной, сестренка. Ты намного сильнее, чем думаешь.

Мои глаза заволокло слезами, когда ко мне подошел Стани. Он безмолвно поцеловал меня в щеку; он молчал, даже когда обнимал родителей. Отец словно застыл: напряженные мышцы, крепко стиснутые зубы. Мама тихонько плакала. Труда так крепко сжимала руку Матеуша, что ее пальцы побелели, но выражение ее лица было непроницаемым.

Мальчики одновременно кивнули и отошли, чтобы присоединиться к очереди у вагона. Они шли, высоко вскинув подбородки, и им обоим удалось улыбнуться и помахать нам в ответ, прежде чем они исчезли из поля нашего зрения.

Я была поражена их мужеством и сбита с толку тем, что даже такой момент, казалось, ни капельки их не смутил. Конечно, они были в ужасе – они были всего лишь мальчишками, и все то, что пугало меня в этой отправке на принудительные работы, полагаю, давило и на них. Ни один из них не говорил по-немецки, ни один из них никогда раньше не жил вне дома. Я знала, что они смогли скрыть свой страх по причине благородства и самопожертвования, точно так же, как приняли решение уехать вместо меня. Они были хорошими людьми – лучшими людьми.