Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - стр. 5

Дремал он недолго. Прямо над ним раздался рык, и, открыв глаза, он опять увидел Огастеса.

– Что еще? – устало спросил он. Огастес размахивал каким-то листочком.

– Телеграмма от родителя, – объяснил он. – Сейчас прогляжу и передам самую суть.

Он снял очки, положил их в футляр, а там – и в карман, извлек из кармана другой футляр, вынул очки, надел их, положил в карман второй футляр и откашлялся так, что присевший было Стэнвуд свалился на постель, словно его ударили тупым орудием.

– Суть, значит, – сообщил Огастес.

– Он деньги послал?

– Да, дорогуша, перевел тыщу долларов, но деньги – тлен. Не прилагайте, эт-та, к ним сердца. А тут вот чего: «Что такое вопросительный знак».

– А?

– «Ну запятая знаешь точка».

– Ничего не понимаю!

– «Ну запятая знаешь». Родитель, – раскрыл сокровенное Огастес, – велит, чтобы вы немедленно ехали в этот замок. Прям, я скажу вам, совпадение.

– Какой еще замок?

– Биворский. Ехали, значит, туда и сидели, пока он не даст отбой. Ну, дело ясное. Узнал, что Стокерша ваша явилась, и, эт-та, принимает меры. А насчет совпадения, там живет барышня мистера Кардинела.

Стэнвуд никак не мог вместить отцовского повеления.

– Уехать из Лондона в какой-то замок?

– Я бы на воздух съездил. Оч-чень полезно. Вам, дорогуша, вам. Воздух, молочко, яички свеженькие.

– Не поеду я ни в какой замок!

– Это вы говорите, дорогуша, а велит-то родитель. Не поедете, он денег не даст, что вы тогда запоете? Прям как в Писании: один сказал «Иду» – и не пошел, а другой сказал «Не иду», и пошел как миленький [3]. Против отца, дорогуша, не попрешь.

Даже туманный разум понял, что это правда. Стэнвуд застонал и зарыл лицо в подушку. Что теперь мечтать о долгих беседах с Эйлин? Да, он готовил неделями то, что прошепчет в ее перламутровое ушко, но ничего не выйдет. Она будет здесь, он – в замке. Как во многих фильмах, где она играла, молодые сердца разлучены в самую что ни на есть весеннюю пору.

– Биворский замок!.. – мечтательно произнес Огастес, так, словно смаковал бесценное вино. Среди миллионов, населяющих Лондон, никто не любил аристократию больше, чем он. Из преступного прошлого он вспоминал с удовольствием одно – как проник в кладовую графини, где его укусил жесткошерстный терьер. – А я его видел когда-то. Катался там на велике. Красивые места. Романтические. Кто бы мог подумать! Вот как бывает, а? Ну, дорогуша, подъем. Мойтесь-купайтесь, а я вам одеться приготовлю. Синий костюм, розоватую рубашку, носочки в тон, – перечислял Огастес, большой поклонник красоты. Он полагал, что хозяина никак не превратишь в картинку, но розоватая рубашка все-таки поможет.

Среброголосый певец «Уэстерн Юниона», превзошедший соловья благодаря особым пастилкам, спел в трубку ту прекрасную песню, которая начинается словами:

С днем рожденья, С днем рожденья,

а продолжается, если кто забыл, так:

С днем рожденья, С днем рожде-е-е-нья!

Через час с небольшим Клод Персиваль Джон Деламер Коббодд, пятый граф Шортлендский, стоял у окна своего кабинета (Биворский замок, Кент), перебирая в кармане два шиллинга восемь пенсов, оставшихся от месячного пособия, выданного старшей дочерью. Думал он о том, насколько было бы лучше, если бы он ощупывал двести фунтов.

Солнце, пленившее в одиннадцать Огастеса Ворра, пленило в четверть двенадцатого и графа. Оно сияло. Оно золотило воду рва и башни замка. Оно играло на стенах, увитых плющом, от необитаемого крыла, сооруженного в 1259 году, до приспособленных к современности комнат, где обитало семейство. Но когда расшалившийся луч решился заглянуть в кабинет, он наткнулся на коренастого, незлобивого с виду человека, напоминающего дворецкого в скорби, и быстро исчез.