Верный Руслан. Три минуты молчания - стр. 57
Он слушал, чертя по асфальту ботинком, на который, наверно, смотрел.
– Стюра, – перебил он её, – знаешь, я набрехал тогда, что сон видел.
– Ну? Какой сон?
– Будто приснилось мне, что все мои живы и ждут меня. Ничего не сон. А я письмо получил.
Она перестала шевелить пальцами.
– Я тебе про соседа, помнишь, рассказывал? С которым в пересылке встретились. Вместе и сюда ехали, в одном вагоне. И тут вместе, почти до звонка, он на шесть месяцев раньше освободился, по инвалидности сактировали. Ну, тут не знаю, кому больше повезло. Специальность у него хреновая – формовщик по фасонному литью. А где его тут возьмёшь, литьё, да ещё тебе фасонное! Так всю дорогу – на общих, из лесу не вылезал, килу[7] оттуда принёс. А я всё же – по хорошему дереву, иногда мебелишку начальнику сообразишь, я же и драпировщиком тоже могу, – ну, так и вытянул, не загнулся. Но настоящей работы никому не делал. Хрена вот вам, паскуды!
– Ты не вспоминай. Тебе жить надо, а не вспоминать. Так что – сосед?
– Так вот, от него я письмо получил.
– Какой ты! – сказала она с обидой. – Разве я враг тебе? Ну, и сказал бы сразу, что письмо. Это же лучше – что письмо. Зато ж ты теперь точно знаешь, что не зря вся поездка.
– Этого не знаю. Я не просил его говорить, что я живой. А просто чтоб намекнул – мол, всякие случаи бывают, иногда и возвращаются. Н-да. Заохали. Забеспокоились.
– Ну, естественно! Обрадовались.
– Нет, этого не пишет, что обрадовались. А пишет – учти, твоя старшая в институте учится.
– Такая уже большая?.. Ну, поздравить можно. Чего ж тут плохого?
– А вот про анкету, чего она там написала, это ему не удалось узнать. Не говорят.
– Да теперь не так их и спрашивают. С нами даже беседу проводили в конторе. Смотрят, но не строго. Ты не волнуйся. Ты скажи – его-то как встретили?
– Про себя-то он больше всего и пишет. Да всё – по-лагерному, при дамах даже не повторишь.
– Сволочи! Ну какие ж сволочи!
Он вздохнул протяжно.
– Тоже я их понимаю. Сами неизвестно как с жизнью справляются, а тут он ещё прикатил – с килой своей да с освобождением, не знаешь, чего хуже. Вот я что думаю – не покажусь я им сразу. Издаля, по-тихому присмотрюсь. Опять же, соседа вызову, посовещаемся.
– Много он тебе насоветует! Я же всё-таки умная, я же не зря спросила – его как встретили. Нарочно он тебя стращает, за компанию. А у него – своё, ты к себе не примеряй.
– Не-ет, это раньше так было: у каждого своё. А сейчас у нас с ним одно, а у них у всех – другое.
Из того, что говорилось, Руслан выловил, что Потёртый уже раскаивается в своём бегстве, уже бы и вернулся, пожалуй, когда б она его не подначивала, – и как же он сам был прав, как осмотрителен, что не соблазнился её супами! Но ей что-то плохо удавались её подначки, или она не слишком хотела, чтоб удались, – с каждой минутой Потёртый всё больше чувствовал привычный ослабляющий страх, этот беспокойный ботинок выдавал его всего.
– Если бы раньше, Стюра. Если бы раньше!.. Вот не поверишь: получил – обрадовался, а потом все силы куда- то девались. На шкап этот ушли?
– Да при чём шкап? Да пропади он…
– Да, не то говорю. Ещё бы раньше.
– Раньше – когда освободился? Ну, это уже я виновата. Было б мне, только ты явился: «Хозяюшка, нет ли какой работки?» – сразу тебе и врезать: «Иди отваливай! На тебе на билет, сколько не хватает; пропьёшь – не заявляйся, убью кочергой!»