Вернувшиеся - стр. 7
Агент Беллами записывал их ответы до тех пор, пока его руку не начало сводить судорогой. Он всегда протоколировал беседы, потому что считал это хорошей политикой. Люди часто обижались, если при встречах с правительственными чиновниками их слова не фиксировались на бумаге. К тому же такой подход соответствовал и самому Беллами. Его мозг предпочитал анализировать записанную, а не услышанную информацию. Если бы он не вел протокол во время беседы, ему пришлось бы составлять его позже.
Беллами интересовали события, случившиеся после той драматической вечеринки в 1966 году. Он записал печальный рассказ Люсиль, наполненный виной и плачем. Она была последней, кто видел Джейкоба живым. Ей запомнился лишь смутный образ его плеча, когда он, догоняя одного из приятелей, навеки скрылся за углом их дома. Беллами записал, что во время похорон людей было больше, чем могла вместить церковь. Некоторые части беседы он не стал протоколировать – те личные чувства, которые он, из уважения к старикам, не внес в бюрократические анкеты, а оставил только в своей памяти.
Харольд и Люсиль с трудом перенесли смерть мальчика. Следующие пятьдесят лет их жизни были омрачены особым видом тоски – неловким одиночеством, которое проявлялось в их воскресных разговорах за обеденным столом. Они редко говорили об этой безысходной печали, не имевшей для них названия. Однако изо дня в день они вращалась в своем одиночестве, словно в каком-то кармическом ускорителе атомных частиц, где все уменьшалось в масштабе событий, но не в сложности и яркости чувств. Тоска гнала их в гостиную, и там они снова и снова повторяли никчемный набор спекулятивных и притянутых за уши утверждений о зловещей и жестокой природе вселенной.
Впрочем, в этом была своя правда.
Через годы они не только привыкли скрывать свое одиночество, но и научились делать это мастерски. Такое поведение стало для них игрой. Они не говорили о Земляничном фестивале, потому что их мальчик любил участвовать в нем. Харгрейвы не смотрели слишком долго на красивые здания, потому что те напоминали им о времени, когда они пророчили своему сыну карьеру блестящего архитектора. Они не обращали внимания на детей, в чьих лицах видели его прекрасные черты. Ежегодно при наступлении даты, отмечавшей день рождения их сына, они впадали в мрачную тоску и почти не разговаривали друг с другом. Люсиль плакала без объяснений. Ее муж курил больше обычного.
Хотя это было только вначале – в первые печальные годы. А затем они стали старше. Двери в прошлое закрылись. Чета Харгрейвов настолько отдалилась от трагической смерти Джейкоба, что в тот момент, когда мальчик появился у их порога – улыбавшийся, отлично сложенный, ничуть не постаревший, восьмилетний, их блаженный сын, – он был так сильно вытеснен из памяти, что Харольд забыл его имя.
Когда они ответили на вопросы агента, в гостиной воцарилось неловкое молчание. Но эта пауза была тут же прервана звуками из кухни. Джейкоб, сидя за столом, царапал вилкой по тарелке. Затем, допив остатки лимонада, он громко отрыгнул, тем самым выражая свое удовольствие.
– Прошу прощения, – крикнул он родителям.
Люсиль улыбнулась.
– Извините меня за мои расспросы, – произнес агент Беллами. – И, пожалуйста, не воспринимайте мои слова как какой-то подвох. Мы интересуемся такими деталями только для того, чтобы лучше понять эти уникальные случаи.