Вера в себя. Как перестать сомневаться и начать действовать - стр. 10
Внутренний критик рождается из способности человека предугадывать последствия. Мозг устроен так, что постоянно строит прогнозы, хочет ли этого наш идеализм или нет. Мысли бегут впереди, подставляя вероятности к каждому действию. Когда‑то эта функция обеспечивала выживание, помогала замечать опасность до того, как она превращалась в факт. С течением времени эта полезная система стала заполняться личными и культурными сценариями. Если однажды громкий ответ на уроке завершился смехом класса, память отметила, что публичная речь опасна. Если признание собственной ошибки встретило издёвку, память сделала пометку, что признавать ошибки рискованно. Если попытка заявить о потребности привела к упрёку, память записала, что нужды лучше прятать. Так формируются таблицы умножения, по которым наш критик и считает: возьми риск – получишь боль, покажись – получишь отторжение, попробуй – получишь доказательство собственной несостоятельности. Он не злонамерен; он просто верен своей библиотеке.
Его метод – сравнение. Он сопоставляет нас с идеальными стандартами и с вымышленными зрителями, которые «всё видят». Он обожает образы безупречности, где презентация без помарки, ответ без запинки, проект без багов, реакция без колебаний. И чем больше мы влюбляемся в совершенство как условие своего права действовать, тем сильнее и громче становится критик. Ему легко работать с идеалами, потому что идеал не опровергнуть реальностью: мы никогда не достигнем его полностью, поэтому он всегда имеет повод продолжать заседания. Его путь – прокурорский. Он собирает доказательства, вытаскивает из архива все эпизоды сомнительный, но трактует их как системные. Он не заботится о контексте, не принимает к сведению то, что мы росли, менялись, приобретали навык переносить неловкость. Он не умеет различать тренировку и финал, поэтому любую репетицию принимает за провал премьеры.
И всё же в этом строгом персонаже есть сторона, которую нельзя упускать. Внутренний критик хранит ценности. В тех случаях, когда он говорит не по привычке, а по делу, он напоминает нам о приличии, ответственности, честности по отношению к фактам. Он охраняет наши границы от импульсивных поступков, которые разрушили бы доверие. Он помогает не подменять искренность самореализацией любой ценой. В мастерской любая вещь нуждается в «редакторе». Редактор не пишет за автора, но помогает тексту стать яснее; он не ненавидит автора, он любит жанр. Там, где критик играет роль редактора, появляется точность, качество, аккуратность. Проблема начинается, когда он переодевается в судью и объявляет автора недееспособным, когда размахивает приговором вместо того, чтобы указать на строчку, где правда потускнела.
Чтобы различить редактора и судью, полезно наблюдать за интонацией. Когда критик говорит конкретно о действии, его слова хоть и неприятны, но поддаются переводчику в план. Он говорит: в этом письме слишком много оправданий и мало фактов; в этой презентации структура уходит в сторону эффектов; в этой просьбе о помощи есть требование, спрятанное под маской скромности. Такие реплики могут ранить, но из них рождаются шаги: переписать письмо, перестроить план, признать потребность честно. Когда же он говорит о личности, а не о деле, он говорит как судья: ты слабый, ты невнимательный, ты никому не нужен, ты не способен. Здесь нет материала для улучшения, потому что обвинение нацелено на основу. В этом месте критик перестаёт быть помощником и превращается в саботажника, и чем раньше мы научимся ловить эту метаморфозу, тем быстрее вернём разговор в продуктивное русло.