Венеция. История от основания города до падения республики - стр. 37

Подданные встретили его всеобщим ликованием, что и неудивительно. Вопрос о том, как долго нарентинские пираты будут держать свое слово, оставался открытым, но, по крайней мере, они убедились, что с Венецией шутки плохи, а судьба Лагусты стала наглядным тому примером. Кроме того, республика утвердила свою власть над восточным побережьем Адриатики. Формально эти земли все еще не принадлежали Венеции; далматинские города и селения, принесшие дожу клятву верности и пообещавшие платить ежегодную подать[45], делали аккуратные оговорки, касавшиеся общего сюзеренитета Византии, а дож, со своей стороны, охотно его признавал. Но отныне во всех основных морских портах можно было открыть торговые склады и фактории, что сулило беспрепятственную торговую экспансию вглубь Балканского полуострова.

Стратегических выгод тоже было немало: Венеция обзавелась альтернативным источником провизии на случай нужды. Несмотря на то что острова Риальто еще не были застроены полностью, пахотной земли на них уже давно не хватало для обеспечения быстро растущего населения. В отношении поставок продовольствия Венеция зависела от материка: потому-то ей и пришлось так нелегко семнадцатью годами ранее, когда Оттон II перекрыл сухопутные и речные пути к лагуне. Но отныне и в обозримом будущем любая подобная блокада не доставила бы республике никаких серьезных неудобств. Теперь достаточно было отправить несколько кораблей через Адриатику – и в считаные дни они вернулись бы со всей провизией, какая только могла понадобиться городу. Наконец, сосновые леса на Курцоле и других островах обеспечили венецианским верфям практически неистощимый запас древесины для строительства новых кораблей.

К числу почетных званий дожа добавился сладкозвучный титул Dux Dalmatiae, а в память о столь удачном походе решили, что отныне каждый год в день Вознесения – годовщину отбытия флота к берегам Далмации – сам дож и епископ Оливоло в сопровождении благородных и простых горожан будут вновь выходить в открытое море из порта Лидо для богослужения и благодарственной молитвы. Служба в те времена была короткой, а молитва – простой, хотя и не сказать что скромной: «Даруй, о Боже, нам и всем, кто плавает в море, воды покойные и тихие во веки веков!» Затем дожа и его свиту кропили святой водой, а хор между тем читал нараспев из 50-го псалма: «Окропи меня иссопом, и буду чист…»[46] – после чего остаток воды выплескивали в море. Позже эта традиция приобрела ореол почетной древности и усложнилась: в море стали бросать золотое кольцо как умилостивительный дар. Этот обычай, в свою очередь, постепенно приобрел иной смысл: его стали трактовать как символическое бракосочетание с морем (Sposalizto del Mar) и в этом качестве соблюдали до последних дней республики[47].

Для Оттона III новое тысячелетие началось далеко не так благоприятно. Ведомый своими сумасбродными политико-мистическими мечтами, молодой император обосновался в Риме, где построил великолепный дворец на Авентинском холме. Там он вел необычную жизнь, в которой роскошь причудливо смешивалась с аскетизмом. Окружив себя двором, строго соблюдавшим пышный византийский церемониал, император вкушал пищу с золотой посуды и непременно в торжественном одиночестве. Но время от времени он менял свой пурпурный далматик на простой плащ пилигрима и босиком отправлялся в паломничество к какой-нибудь дальней святыне. При этом он по-прежнему восхищался Венецией (возможно, усматривая в ней единственный в Италии город, где западная практичность сливалась воедино с византийским мистицизмом) и, как всегда, надеялся сделать ее орудием своей итальянской политики.