Венец Государя - стр. 27
– Поведала мне моя милосердная богиня, что если вернешь ты дочь нашим богам, останется она жива и невредима. А вместе с нею и ты спасешься.
На какой-то кошмарный миг княгине почудилось, что мать ее хочет, чтобы София совершила убийство – даже два убийства: себя бы жизни лишила и свою крохотную дочку. Она бросилась к ребенку, но жрица сразу поняла, о чем подумала ее дочь, и печально сказала:
– Не то, не то думаешь. Я не прошу жертвы богине…
– Не понимаю тебя, – прошептала княгиня.
– Мне было видение, – терпеливо повторила нестареющая красавица. – Если ты вернешь дочь моей богине, она останется жива. Не пугайся раньше времени – в младенчестве твоей дочери ничего не угрожает. Это произойдет позже, когда девочка вырастет, не знаю возраста, не указала мне возраст богиня, умрет твоя дочь не в младенчестве, но совсем молодой, когда время ей замуж идти будет. Нельзя ей замуж выходить – ее удел быть жрицей. Не мужу она должна принадлежать, а богине моей. Если не покоришься ты воле наших богов и не отдашь Сак-Лоль нашему храму на воспитание – беда придет. Я выращу ее и сделаю «посвященной», кем должна была быть ты… Богиня не гневается, она только требует замены. Вместо себя отдай дочь моей богине Икс-Тэб.
Княгиня с гневным удивлением смотрела на женщину, которая была ее матерью.
Отдать ребенка в развратный нечестивый храм? Даже в страшном сне не могла представить себе княгиня свою дочь на месте матери, такую же полураздетую и порочную. Чтобы ее дочь навсегда погубила свою бессмертную душу? Да ни за что на свете!
– Ты прокляла меня много лет назад, – холодно сказала она матери. – А теперь пришла ко мне спасти мою дочь?
Жрица печально посмотрела на нее прозрачными глазами:
– Я была неправа и пришла просить прощение у тебя. Если бы я не любила тебя, разве я стала бы заботиться о твоей дочери?
Она подошла к княгине, взяла ее за руку, усадила на лавку рядом с ребенком и сама села рядом. Софию-старшую окутал нежный аромат цветов. Рука ее матери была теплой и мягкой. Тяжелые золотые серьги свисали, покачиваясь, до перламутровых плеч. Легкая золотая цепь шевелилась на обнаженной груди.
– Я не верю тебе… – еле слышно простонала княгиня.
– Можешь не верить, но я говорю правду, – глядя на княгиню невыразимо прекрасными ласковыми, но порочными глазами, сказала жрица. София чувствовала, что помимо своей воли подчиняется голосу матери, поддается волшебному обаянию ее светлых глаз и тихому голосу.
– Когда ты сбежала к чужеземцу, русскому осману-варвару, думаешь у меня не болело сердце за тебя? Я молилась нашим богам за тебя, чтобы отвели они беды от тебя, чтобы послали тебе исцеление и прозрение от греха, вернули к семье…
– Хватит! – вдруг крикнула княгиня, проводя ладонью по глазам и отгоняя наваждение от слов и улыбки матери. – Дочь моя крещена по православному обычаю и богине твоей я ее не отдам. И имя ее – Софья!
Воцарилось долгое молчание. Жрица, все так же нежно улыбаясь, сидела тихо рядом с ребенком и поглаживала точеными белыми пальцами с розовыми ноготками широкие золотые браслеты, которыми были украшены ее руки от запястья до локтей. А княгиня не могла оторвать взгляда от своей матери: от ее молочной стройной шеи, плавно переходящей в красивую грудь с земляничными сосками, так бесстыдно выставленную всем напоказ, от тяжелых пепельных волос, свободно падающих на точеные плечи, от маленьких, почти детских ступней, обутых в позолоченные сандалии. Грех, грех в виде прекрасной полуобнаженной юной женщины сидел перед ней!