Великий полдень. Роман - стр. 28
Я проснулся около полудня и первым делом взглянул в окно. Ни луны, ни солнца там уже не было. Все небо затянуло серой, непроницаемой пеленой. Стало быть, погода помягчела, мороз спал. О празднике теперь напоминал только шум в голове. Некоторое время я просто лежал и мечтал. Я пришел к выводу, что моя мечта – это, скорее всего, моя последняя мечта. Вернее, последняя надежда. Что-то вроде «и может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной». Правда, иногда мне казалось, что это лишь плод моего воображения, что оснований для надежд нет никаких… Потом мне подумалось о том, что да, я всегда заглядывался на красивых женщин, и не только на красивых, а некоторых из них даже очень желал. Я и Маму, пожалуй, если честно, желал до сих пор как женщину, и то, что теперь она была нашей лучшей подругой, даже придавало желанию особый аромат. Но, как это ни удивительно, я никогда не изменял Наташе, хотя бывали случаи, и довольно часто, когда я просто-таки рвался ей изменить, как будто эта измена должна была переменить мою жизнь. В кризисных ситуациях мысль об «улыбке прощальной» давно меня грела. Но, увы, в эти моменты, как известно, даже самые обаятельные мужчины почему-то начинают выглядеть нестерпимо убого, и даже наиболее изголодавшиеся женщины шарахаются от них как от зачумленных. В общем, не изменял я ей…
Наташа проснулась. Мы сидели в постели и рассматривали подарки. Дверь в смежную комнату была распахнута настежь: Александр проснулся значительно раньше нас и, конечно, убежал к детям.
– Ты только посмотри, какая прелесть! – говорила Наташа, вновь демонстрируя мне новые серьги и перстень с красными кораллами.
Она нежилась в постели, льнула ко мне, как самый близкий и самый родной человек. В такие моменты я страдал от душевной раздвоенности и особенно мучился сомнениями насчет «прощальной улыбки», а ведь с некоторых пор только в этой утешительной мысли я находил душевное успокоение.
– А что у тебя? – полюбопытствовала Наташа.
Я потянулся к брюкам, перекинутым через спинку стула, вынул из них палисандровую табакерку и протянул ее жене.
– Надо же, какая забавная табакерочка! – воскликнула Наташа. – Жалко, чтобы ты держал в нее свой табак! Из нее вышла бы чудесная шкатулка для всякой мелочи…
Я молча протянул ей табакерку.
– Что ты, что ты, – слабо запротестовала Наташа, – это же подарок! Мама меня за это отругает. Скажет, что я веду себя, как девчонка.
– Ничего, – благородно успокоил ее я. – Я привык к моей старой.
Если ей так нравится, пусть хранит свои ценности в табакерке. Женщины все равно что папуасы.
– А ко мне ты тоже привык, как к своей табакерке? – как бы между прочим осведомилась она, рассматривая табакерку.
Странный, все-таки у женщин ход мыслей! Вряд ли в ее вопросе заключались ревность или кокетство. Вряд ли ей вообще был нужен мой ответ. Не зная, что сказать, я поцеловал ее в щеку. Ей, я думаю, уже не терпелось лететь к Маме, чтобы излить благодарность и обсудить подарки. Подруги, конечно, обнимутся и начнут целоваться. Они и впрямь были как сестры.
Наташа попыталась открыть табакерку, но притертая крышка не поддавалась. Я терпеливо ждал. Сосредоточенно наморщив лоб, Наташа повертела коробочку в руках, а затем сунула ее мне.
– По-моему, я сегодня неплохо выгляжу, – сказала она, подходя к зеркалу.