Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - стр. 147

Розмари открыла ему дверь, переполненная эмоциями, о которых никому, кроме нее, известно еще не было. Она обратилась в то, что иногда называют «бесенком» – за прошедшие сутки ей так и не удалось стать чем-то цельным, эти двадцать четыре часа она лишь играла с хаосом, в который погрузилась, как если бы судьба ее была складной картинкой – пересчитаем свои преимущества, сочтем надежды, дадим по отповеди Дику, Николь, матери, режиссеру, с которым вчера познакомились, и все это – словно четки перебирая.

Перед тем как Дик стукнул в дверь, она только-только успела одеться и постоять у окна, глядя на дождь, думая о каком-то стихотворении, о переполненных водостоках Беверли-Хиллз. А открыв дверь, увидела Дика таким же неизменно богоподобным, каким он был для нее всегда, – примерно так же пожилые люди представляются косными и несговорчивыми тем, кто моложе их. Дика же, едва он увидел ее, охватило неотвратимое разочарование. Впрочем, отклик на безоглядную ласковость улыбки Розмари, на ее тело, продуманное до миллиметра – так, чтобы создать впечатление бутона, но и цветок обещать с гарантией, – родился в душе Дика мгновенно. Он отметил также отпечаток мокрой ступни на коврике за приоткрытой дверью ванной комнаты.

– Мисс Телевидение, – сказал Дик с легкостью, которой вовсе не ощущал. Он положил на туалетный столик перчатки и портфельчик, прислонил трость к стене. Властный подбородок его не позволял морщинкам страданий лечь вокруг рта, отгонял их наверх, к уголкам глаз, ко лбу, – как страх, который не следует показывать на людях.

– Подойди, присядь на мое колено, прижмись ко мне, – тихо попросил он, – дай мне полюбоваться твоим прелестным ртом.

Она подошла и села, и пока за окном замедлялась капель – кап… кааап… – прижалась губами к прекрасному, холодному образу, который сама же и создала.

Розмари несколько раз поцеловала его в губы, лицо ее разрасталось, приближаясь к лицу Дика; никогда еще не видел он чего-либо такого же ослепительного, как ее кожа, а поскольку красота иногда возвращает нас к лучшим нашим мыслям, он вспомнил о своей ответственности перед Николь, об ответственности за Николь, отделенную от него лишь двумя дверьми по другую сторону коридора.

– Дождь перестал, – сказал он. – Видишь солнце на черепицах?

Розмари встала, склонилась над ним и произнесла самые искренние ее за весь этот день слова:

– Ох, мы такие актеры – ты и я.

Она отошла к туалетному столику, однако, едва успела поднести щетку к волосам, как услышала неторопливый, настоятельный стук в дверь.

Оба в ужасе замерли; упорный стук повторился, и Розмари, внезапно вспомнив, что дверь осталась не запертой, одним взмахом щетки покончила с волосами, кивнула Дику, чтобы тот быстро разгладил кроватное покрывало, на котором они сидели, и направилась к двери. Дик же сказал вполне естественно и не слишком громко:

– …поэтому, если вам не по душе выходить сегодня, давайте проведем наш последний вечер тихо и мирно.

Предосторожности оказались излишними, поскольку те, кто стоял за дверью, пребывали в положении до того неприятном, что им было не до замечаний, пусть даже самых кратких, по поводам, которые их не касались. А стояли там – Эйб, состарившийся за последние сутки на несколько месяцев, и очень испуганный, встревоженный темнокожий мужчина, которого Эйб представил как мистера Петерсона из Стокгольма.