Великие княгини и князья семьи Романовых. Судьбы, тайны, интриги, любовь и ненависть… - стр. 28

Костомаров пишет об их отношениях с Минихом после победы: «Миних, низложивши регента, казалось, очутился на такой высоте власти, на какую только мог надеяться взойти. Но положение его вовсе не так было прочно, как можно было заключить по наружным временным признакам. Принц-генералиссимус не мог поладить с честолюбивым и умным первым министром. Будучи выше его поставлен по сану, принц тяготился зависимостью по уму от первого министра, жаловался, что Миних хочет стать чем-то вроде великого визиря Турецкой империи, обвинял Миниха в безмерном честолюбии и необузданности нрава. Но более всех вредил Миниху тогда Остерман, который никак не мог выносить, что Миних стал первым министром и тем самым взял в свои руки и внутреннюю, и внешнюю политику России. Остерман сблизился с принцем Антоном Ульрихом и руководил его неприязнью к Миниху. Он нашептывал принцу и потом самой принцессе-правительнице, что Миних взялся не за свое, что он не в состоянии вести дела внутренней и внешней политики, и правительница, не отнимая от Миниха сана первого министра, передала управление иностранными делами Остерману, а внутренними – князю Черкасскому, так что Миниху должны были оставаться в его непосредственном заведовании, только военные дела, которыми он управлял и прежде. Кроме того, Остерман возбуждал против Миниха и мелкое самолюбие принца Брауншвейгского, указывая на несоблюдение Минихом формальностей, касавшихся почитания с его стороны принца, как высшего чином».

Это недовольство тлело, и его легко можно было раздуть в пламя гнева, что и сделали приближенные принца и принцессы во главе с Остерманом. Миних был отправлен в ссылку, в Пелым, и Анна Леопольдовна и Антон Ульрих, кажется, даже не подозревали, что сами лишили себя самой надежной опоры.

А что делала тем временем Елизавета?

После смерти матери она по приказу Анны Иоанновны уехала под Москву в село Покровское, где жила уединенно и очень скудно (позже она жаловалась, что ей приходилось носить дома поношенные платья и заштопанные чулки, сберегая наряды для редких выходов в люди). Елизавета водила хороводы с сенными девушками и даже, кажется, сама сочиняла хороводные песни. Потом Анну кто-то надоумил (или она сама вспомнила), что «друзей нужно держать близко, а врагов – еще ближе», и велела Елизавете ехать в Петербург. Джейн Рондо видит ее на свадьбе Анны Леопольдовны. Позже она получает приглашение от царевны, общается с ней и выносит неоднозначные впечатления, которыми спешит поделиться со своей английской подругой: «Вы узнаете, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: „Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне – другая?“ Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение – притворство. Она кажется естественной; я говорю „кажется“, ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она – милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной персоной, все же не могу не желать, чтобы принцесса стала, по крайней мере, преемницей». Английский посол Финч проявил меньше проницательности, докладывая своему королю: «Елизавета слишком полная, чтобы быть заговорщицей».