Велики Великие. Юбилейные хроники в новом прочтении - стр. 17
С самого начала дела было совершенно ясно, что Николай не мог не воспользоваться удобным случаем для того, чтобы поставить Лермонтова в наиболее опасные условия. Опираясь на полное содействие Бенкендорфа, военного суда и военного министра Чернышева, на горячее сочувствие супругов Нессельроде, сердечную благодарность супругов Барантов, Николай быстро исправил досадный промах плохого стрелка Эрнеста де Баранта. То ли дело был меткий Дантес! Недаром царь с таким удовольствием встретился и катался с Дантесом верхом по улицам Берлина в 1850 г.
Николаевская Россия, убившая Пушкина, расправилась с его прямым наследником. Подробности этого злодеяния становятся все более очевидными благодаря усилиям русских ученых, деятельно восстанавливающих многочисленные «белые пятна», которыми еще недавно пестрела биография Лермонтова.
К работе Э. Герштейн[47] примыкает статья И. Боричевского «Пушкин и Лермонтов в борьбе с придворной аристократией»[48]. Привлекая множество новых материалов (в частности, неопубликованный дневник А.И. Тургенева), автор раскрывает картину напряженной политической борьбы, жертвами которой явились Пушкин и Лермонтов. В центре исследования И. Боричевского – «Моя родословная» Пушкина и лермонтовские стихи, написанные на смерть поэта. Сопоставляя и тщательно анализируя обе вещи, автор приходит к интереснейшим выводам. Он устанавливает, что в строках «Моей родословной» —
Пушкин имел в виду канцлера графа Нессельроде, ловкого авантюриста, когда-то служившего в австрийской армии, а затем пригретого в николаевском Петербурге. Из салона Нессельроде тянулись нити гнусных интриг, которыми был опутал Пушкин. Здесь ненавидели поэта, и об этом знал Лермонтов. Именно новую придворную знать и ее виднейшего представителя графа Нессельроде он имел в виду, когда смело обличал «надменных потомков» «известной подлостью прославленных отцов». Это они пятою рабскою попирали «обломки… обиженных родов». О них же говорил и Пушкин, когда противопоставлял новой знати – «родов дряхлеющих обломок».
Таким образом, Лермонтов сознательно опирался в своих стихах на «Мою родословную», как бы продолжая ее замысел, усиливая ее мотивы.
Знаменательно, что, характеризуя Дантеса, Лермонтов прибег к такому сравнению: «…подобно сотне беглецов». Снова перед нами возникает образ «беглого солдата» из «Моей родословной». Конечно, Лермонтов сравнивает убийцу Пушкина с чужеземцами, подобными Нессельроде, которые являлись в Россию «на ловлю счастья и чинов», а в душе презирали свое новое отечество, случайно, что именно Нессельроде усердно оказывал покровительство французскому легитимисту Дантесу, а позднее он же всячески поддерживал Баранта. И не вина этого последнего, что Мартынову удалось покончить с поэтом. Мы ничуть не преувеличим, если скажем, что мимо этих лермонтовских материалов, опубликованных в «Литературном наследстве», не пройдет ни один вдумчивый читатель. Они обогащают новыми данными в науку о Лермонтове, помогают опровергнуть многие неверные представления и лживые легенды о великом поэте, созданные старым либерально-буржуазным литературоведением. Таковы, например, легенды о мнимом одиночестве Лермонтова, о его трагической замкнутости. Только теперь мы по-настоящему узнаем тех людей, с которыми общался поэт в разные периоды своей жизни: это была среда передовой русской интеллигенции 30-х годов.