Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник) - стр. 67
Россия, оскорбленная военными неудачами, глухо волновалась. Слово «измена», как читатель уже знает, ходило кругом. Но и других поводов для недовольства было не мало. Наша центральная власть уже давно стала терять доверие широких общественных кругов и народных масс. Не Горемыкину, конечно, незадолго до войны назначенному на пост предстателя Совета министров, было под силу, хотя бы временно, на период войны, смягчить те причины, которые отделили власть от народа.
Все качества этого застывшего в своих воззрениях старца, не только внутренние, но и просто внешние находились в ярком противоречии с требованиями того трудного времени, которое надвинулось на Россию. Нужны были широкий государственный ум, железная воля, кипучая энергия. Наблюдая же Горемыкина во время мимолетных наездов в Ставку, я лично всегда выносил впечатление о нем, как о человеке, переутомленном жизнью и больше всего сосредоточенном на себе.
В таких условиях, внутри России, в ее сердце – Москве – накопившиеся нездоровые настроения разразились в начале июня 15-го года серьезными народными беспорядками. Полиция вначале бездействовала, и дала уличной толпе «разойтись». Сперва подверглись разгрому магазины, принадлежавшие лицам немецкого происхождения, а затем и вообще – носившие вывески с иностранными фамилиями. Возбужденные погромом люди стали, в конце концов, врываться в частные квартиры и громить находившееся в них имущество. Были случаи побоев и даже отдельных убийств. Постепенно беспорядки в городе разрослись и приняли кое-где враждебные правительству формы. Властям пришлось вызвать войска и прибегнуть к силе оружия. Только уступая этой силе, народные толпы, производившие волнения, рассеялись, и в Москве установился наружный порядок.
Причины волнений и погрома, происходивших в первопрестольной, объяснялись в то время различно. Наиболее простым было приписать беспорядки раздражению столичного населения против немцев. Они нас бьют на фронте, зато им здесь расправа в тылу. Взрыв оскорбленного народного чувства, – буйного, разнузданного, – но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма!
Такова была официальная версия местных московских властей по сведениям, дошедшим до Ставки. Но уже заграницей наши союзники взглянули на московскую вспышку более широко. Там в ней увидели проявление народного негодования и раздражения не только против немцев – наших военных противников, но и против союзников, оставивших нас одинокими в трудный период отхода из Галичины.
– За последнее время, – доносил телеграммой от 12 (25) июня наш посол в Париже – французское правительство и военные круги озабочены известием о неблагоприятном по отношению к Франции настроении общественного мнения, обвиняющего французскую армию в бездействии. Даже в недавних погромах в Москве – добавляет А. П. Извольский – здесь склонны видеть враждебное отношение русского народа не только к немцам, но и вообще к иностранцам.
– Во Франции обвиняют в создании такого настроения военную цензуру, давившую на прессу и не дававшую ей возможности говорить о потерях союзников в операциях у Арраса, предпринятых в начале мая, с понятной целью помочь нам. Операции эти, как известно, тянулись с перерывами до второй половины июня, но не сопроводились какими-либо заметными результатами.