Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник) - стр. 63

Недостаточная сознательность важности и ответственности наступившего с войною периода времени, была, таким образом, первою причиною тому, что внутренняя жизнь фронта и тыла, под коим следовало понимать всю страну, пошли не по одному руслу. Русские люди, покорные и в большинстве инертные, шли на призыв и умирали лишь до тех пор, пока не настали великие испытания. Очевидно, что в изложенных условиях достигаемые успехи не могли быть прочными. И когда в 1915-м году Германия нашла возможным, прочно укрепившись на Западе, сосредоточить против России свои главные силы, то Русская армия, к тому же лишенная боевых припасов, не могла не стать и не откатиться обратно на свою территорию.

Второй причиной расхождения жизни фронта и тыла явилось то недоверие, которое, как я уже имел случай отметить, сложилось при дворе к личности Великого князя, а за ним и к его ближайшим сотрудникам. Недоверие это было настолько чудовищно, что едва ли его целиком мог разделить лично Государь. По крайней мере, он тщательно скрывал все то, что ему нашептывалось, и, наоборот, всегда умел маскировать свое действительное отношение к Ставке знаками особого внешнего внимания к ней и расположения. Глубина всех подозрений стала известна лишь впоследствии, когда всеобщим достоянием явились письма Императрицы Александры Федоровны к ее супругу.

Из этих писем видно, что Императрица считала Великого князя опасным честолюбцем, ее больной мозг вместе с тем подозревал Ставку то в каком-то ужасающем предательстве, то в заговоре, имевшем целью низложение царствовавшего Императора и насильственное удаление ее в монастырь. Само собой разумеется, что все эти слухи, отнесенные к первому периоду войны, были сплошным вздором.

– Шпионы, находящиеся в Ставке, – писала Императрица по поводу одной из предполагавшихся поездок Царя на фронт, – сразу же сообщат немцам, и тогда их аэропланы начнут действовать.[96]

Надо было быть очень злостно настроенным и совсем не знать духовного облика Великого князя, чтобы можно было питать в этом смысле какие-либо опасения! Верховный главнокомандующий был одним из самых лояльных подданных своего Монарха. Подобно многим лицам, получившим религиозно-мистическое воспитание, он видел в русском Царе Помазанника Божьего и, только внутренне скорбя, что его окружали близорукие, а иногда и темные советники, стремился изыскать способы к улучшению положения. Тем не менее, недоверие к Верховному главнокомандующему Императрицы, не встречавшее должного отпора у Государя, несомненно, клало известный отпечаток на отношения к Великому князю правительства, среди членов которого было много закоснелых реакционеров и таилось, отчасти, желание подчеркнуть свою от Ставки независимость.

Этому способствовало и наше Положение о полевом управлении войск в военное время,[97] которое было составлено, как я уже отмечал в том предположении, что во главе действующей армии будет находиться сам Император. В этом случае на военном и морском министрах, органы которых должны были нести функции заготовителей всех снабжений, необходимых для армии и флота, естественно лежала бы обязанность быть выразителями и проводниками в Совете министров всех требований к стране войны. Через посредство этих лиц должна была быть устанавливаема прочная связь фронта с тылом и достигаемо необходимое объединение армии с народом в течение самой войны. С нарушением же основной схемы управления, т. е. со вручением обязанностей Верховного главнокомандующего особому лицу, оба министра выходили, таким образом, из подчинения Верховного главнокомандующего, который лишался возможности авторитетно влиять на Совет министров и чувствовать уверенность, что его требования будут исполнены. В Совете министров он не имел даже своего представителя!